Шрифт:
Закладка:
— Добрый Жером, — сказал глубоко тронутый Анатоль, — ты все тот же! Быть может, следовало бы послушаться тебя?
— Соглашайся, соглашайся! О чем жалеть тебе? О большом свете? Ну, называй мою жену маркизой сколько угодно, — прибавил доктор, улыбаясь. — У нас ты не найдешь опьянявшего тебя великолепия, но зато найдешь все радости для сердца и ума; мы приложим к добру твои блестящие качества. Не так ли, Анатоль, дело решенное? Ты соглашаешься? В этом же доме сдаются две хорошенькие меблированные комнатки; я нынче же оставлю их за тобой. Бросай сво-его посланника, и я берусь раньше чем через месяц найти тебе хорошее, полезное занятие. У меня есть свой план; я знаю, чего ты стоишь.
— Постой, Жером, — отвечал Дюкормье, помолчав немного, — не могу выразить, какое оздоровляющее, успокаивающее впечатление производят на меня твои слова; они заставляют меня надеяться… Да, может быть, жизнь в твоей семье имела бы для меня восстанавливающую прелесть; мне сдается, что я бы переродился. Ах, зачем судьба познакомила меня с другим существованием?
— Да именно для того, чтобы показать тебе его ничтожество, мой друг. Тяжелый, но великолепный опыт, если ты захочешь им воспользоваться.
— Да… но отказаться…
— Ну, брат, ты колеблешься; еще усилие — и ты наш, и тебя ждет спокойная, счастливая, честная жизнь.
— Да, — отвечал Анатоль в раздумье, поддаваясь благодетельному влиянию доктора, — да, быть может, ты и прав.
— Здесь нет «быть может»: я говорю сущую правду.
— Ах, Жером! Ты и сам не подозреваешь, насколько верны твои слова. Видишь ли, мои ум и сердце извращены. Если бы ты только знал, какую школу я прошел! В качестве мелкого чиновника я насмотрелся на государственных людей, больших бар или выскочек; я узнал этих неверующих, беспринципных, безнравственных и бесстыдных лицемеров, которые проповедуют святые добродетели, а сами постоянно кутят и развратничают. Эти гнусные честолюбцы теряют всякий стыд, парушают клятвы. И я презирал этих низких людей. Но сам я был еще ниже и презренней, потому что из тщеславия хотел стать для них нужным человеком и не оста-навливаться ни перед чем, то служа их жадному честолюбию, то как продажное, бесчестное орудие их тайной дипломатии. Я, не краснея, брался за подобные дела, всегда непризнанные, потому что они одинаково бесчестят и покупателя, и продавца услуг.
— И ты занимался таким позорным ремеслом?
— Это еще не все. Развращение ума ведет к развращению души. Но пусть мои признания не ужасают тебя, а успокоят: я не открыл бы тебе прошлого, если бы не хотел порвать с ним навсегда.
— О! Я верю, верю тебе!
— Ты сказал правду, что я стал холодно-жестоким. Вчера, например, я был на балу в Опере. На меня обратила внимание одна молодая женщина, герцогиня. Найдя, что у меня внешность порядочного человека, с наивной дерзостью она призналась мне, что ни минуты не сомневалась в том, что я принадлежу к их обществу, как она выразилась. Это глубоко оскорбило меня, но я не показал и виду, а, напротив, хвастался своим разночинством и не уступал в надменности этой надменной женщине. Ее ум, изящные манеры и, признаюсь в этой слабости, ее высокое общественное положение производили на меня сильное впечатление, но я притворился рав-нодушным, показывал ей почти презрение. Я скоро разгадал, что она добродетельна из родовой гордости, и тогда я постарался при помощи парадоксов живо нарисовать ей соблазнительными красками самый низкий разврат. Я надеялся таким образом забросить в ее душу пагубные семена, которые могут дать ростки при первой чувственной прихоти.
— Но это ужасно! Это бесчеловечно, — вскричал Жером.
— Да, да, очень бесчеловечно, потому что я думал: если мои парадоксы попадут в цель, то рано или поздно это высокомерное создание будет унижено, опозорено, и ее гибель отомстит мне за пренебрежение ей подобных. Да, я желал этого, — продолжал Анатоль, выказывая искреннее раскаяние. — Но теперь, под твоим дружеским влиянием, я нахожу вместе с тобой, что это было низко, неблагородно. Если б я тяжелым признанием мог заслужить твое прощение!
В это время часы в кабинете доктора пробили десять.
— Десять часов! — живо сказал Анатоль, вставая. — Я забыл, что у меня назначено свидание. Надо расстаться с тобой, мой друг. Я только-только что поспею к князю де Морсену.
— Опять князья! Ну, что тебе там делать? К чему этот визит? Ты же решил вернуться к нам; брось ты этих господ!
— Невозможно, мой друг, я не могу не быть у князя де Морсена: я должен передать ему очень важные письма, и он ждет меня.
— Э, черт с ним! Пускай его ждет! Отправь письма по почте.
— Это еще не все. Посланник де Морваль поручил мне передать князю кое-что на словах. А так как я решил, вполне решил оставить место у Морваля, то необходимо исполнить до конца свои секретарские обязанности.
— Правильно.
— Но ты, Жером, не бойся: нынче же напишу де Морвалю, что отказываюсь от должности.
— Итак, Анатоль, — сказал доктор важным, почти торжественным тоном, — ты мне даешь честное слово что будешь жить с нами по-семейному? Клянешься ты в этом?
— Друг мой, — отвечал Анатоль не менее торжественно, — пусть я навсегда потеряю твою дружбу и уважение; пусть меня считают самым низким подлецом, неблагодарнейшим из людей, если я нарушу обещание, данное по доброй воле и с глубокой признательностью, потому что мне кажется, что твой нежный и вместе с тем строгий голос пробуждает меня от скверного сна. Благодарю же тебя, мой друг, мой брат!
И взволнованный Анатоль бросился в объятия Жерома.
— Ты спасаешь меня от опасностей, о каких и не подозреваешь.
— Ну, теперь, когда я не сомневаюсь больше в твоем решении, послушай, что мне сейчас пришло в голову. По-моему, хорошая бы жена была и наградой за твое обращение, и дополнением к нему. Одним словом, я хотел бы женить тебя как можно скорей.
— Ты с ума сошел, Жером!
— Я рассуждаю очень здраво. Я бы осчастливил двоих. Видел ты мадемуазель Дюваль?
— Нынче ночью. Но я едва разглядел ее лицо.
— Мой друг, это ангел! Восемнадцати лет, хороша, как Мадонна Рафаэля, золотое сердце. Она дочь полковника Дюваля; за ней хорошее приданое. А что касается ума, талантов…
— Ее лондонская подруга, с которой я часто виделся, много раз говорила мне о ней, как о совершенстве. Но твой проект так внезапен…
— Слушай, Анатоль: со дня на день она может лишиться
