Я вообще хочу выжать этот день до самой последней капли, что только возможно. Я ведь прекрасно помню — завтра такой возможности у меня уже не будет. Ну, максимум, удастся с Машкой погулять после встречи, какое там почитать на ночь.

— Быстро чистить зубы, — деловито командует Викки, оборачиваясь к Машке, и она быстро исчезает, не желая спугнуть мамино хорошее настроение, а сама Вика уходит наверх, глянуть, как там обстоят дела с готовностью маленькой спальни.

Я не удерживаюсь, иду за ней следом. Смотрю, как она перекладывает с покрывала на прикроватную тумбочку шляпу, которую я дал Машке «поносить», даже не рассчитывая, что верну её обратно.

— Ты сегодня чрезвычайно добра, ты знаешь? — негромко замечаю я, пока Вика убирает с кровати покрывало. — Я думал, ты меня еще до ужина выставишь.

Вика не торопится с ответом, некоторое время просто молча складывает покрывало.

— Я не хочу, чтобы наша с тобой дочь снова расстраивалась из-за наших склок, Ветров, — устало и глухо наконец звучит её ответ, — с меня её слез более чем довольно. Так что твое соглашение пришлось очень кстати. И возможно, ты не настолько безнадежен, как я о тебе думала.

Наша дочь.

Из уст именно Викки это слышать настолько безумно, настолько вкусно, что уже сейчас хочется сжать руки на талии этой потрясающей женщины и поднять её в воздух.

Наша дочь. Её дочь. Потрясающая девчонка, которую мне подарила именно Вика. Которую она согласна признавать и моей тоже.

— Может быть, я даже лучше? — нахально переспрашиваю я, но потом все-таки добавляю, охлажденный красноречивым взглядом Викки: — Ну, чуть лучше, чем ты думаешь?

Викки смотрит на меня оценивающе, потом ехидно ухмыляется и поднимает вверх два близко-близко сведенных пальца. Между ними пройдет только очень тонкий лист бумаги.

— Разве что вот на столечко, — фыркает моя бестия, и в моей душе становится только суше. Слишком красивая улыбка. С таких губ только поцелуи и красть.

— Тебя устраивает компенсация по невыплаченным алиментам, которую я прописал в дополнительном соглашении? Или все-таки лучше деньгами? — негромко начинаю я, чтобы хоть как-то отвлечься от этой слишком разжигающей мое либидо беседы.

— Я еще думаю на этот счет, — ровно отвечает Вика, — в обоих случаях, мне кажется, что ты перебарщиваешь. Не понимаю причин, пыль в глаза деньгами мне пускать бесполезно, но ты перебарщиваешь, и это факт.

Дело ведь не в пыли. Совсем не в ней. А в том, что я тебе должен, родная.

И если бы весь этот долг закрывался деньгами — боже, как легка была бы моя жизнь.

— Ты ведь помнишь, у той квартиры отличный район. И школа хорошая рядом. Я буду жить недалеко. И смогу отвозить Машку в школу по утрам, когда ты захочешь.

Речь, конечно, ведется о той квартире, которая три коротких года была нашей. В которой даже после сделанного ремонта мне находилось за что зацепиться воспоминаниями — и поэтому эту квартиру я посещал пару раз в год, чтобы проверить, все ли там в порядке.

Можно было и сдать в аренду, с руками бы оторвали, но… Пускать кого-то в нашу кухню, ту самую, стол которой был скорее жертвенником моей одержимости женой, в нашу спальню, и так далее…

Нет.

Я был слишком собственник для того, чтобы позволить кому-то украсть у меня эти воспоминания. Сам чах над этим златом, не смея даже заглянуть в сундук.

Переселился туда только в последние две недели, чтобы привести квартиру в порядок — все-таки я искренне верил, что Викки примет мое предложение.

Вика вздыхает, и в этом вздохе слышится искреннее негодование от моей рекламной кампании.

Так не хочется соприкасаться со мной?

— Да, Ветров, я помню ту твою квартиру, — негромко отвечает Вика, — и ключевое тут то, что она твоя. Хотя факт того, что ты собираешься жить рядом, меня радует не больше.

— Я уже подготовил документы с моей стороны, — добавляю я и отодвигаюсь в сторону, пропуская вернувшуюся из ванной Машу, — так что моя она только пока что. Будет ваша.

— Если я соглашусь, — парирует Вика, — пока что я думаю.

Вот ведь… Виктория! Не надоедает же со мной спорить. Чего тут думать, если все плюсы у предложения налицо. Я же не аренду предлагаю, с шатким положением и зависимостью от меня, а передачу прав на собственность. Без зависимостей и без условий.

А она упрямится.

Как же все-таки хочется зажать эту козу в темный угол запирающейся изнутри спальни и заняться прикладной, кхм, дипломатией. И только ощущение, что еще не время, и останавливает. Но и та ниточка уж слишком тонка.

Да, мы еще ничего не обсудили.

Да, она не знает ничего из того, что было восемь лет назад, почему именно я повел себя как мудак.

Жажда все равно иссушила меня уже до такого состояния, что я скоро начну скрипеть при ходьбе.

Но надо ждать. Сколько — не ясно. Столько, сколько понадобится.

Сейчас время для светлой книжки с болтающейся кверху ногами рыжекосой девчонкой на обложке.

— Пеппи Длинный Чулок? — в этот раз я задеваю пальцы Викки совершенно случайно и все-таки успеваю уловить, как она едва заметно вздрагивает от соприкосновения.

Весь день сегодня как морской бой:  попал, мимо, снова попал, еще два раза мимо…

— Маруська её любит, — Вика ежится, глядя в сторону от меня. Желание обнять её, отогреть, заставить перестать чувствовать этот озноб накрывает меня плотно, приходится на пару секунд даже затаить дыхание, чтобы не дышать духами Викки и не искушаться еще сильнее.

И язык нужно прикусить пока. Слишком уж несвоевременные слова с него сейчас рвутся.

Вика уходит, оставляя нас одних, а мы с Машкой гасим свет, оставляя для чтения только прикроватную лампу. Я присаживаюсь на край кровати, моя малышка доверчиво устраивает голову на моем плече…

Нет, я просто не могу отказываться от этого насовсем.

Чтобы завтра этот вечер оказался единственным моим семейным и на следующие восемь лет?

Нет уж. Мне нужно преодолеть упрямство Викки, и вернуть свою семью я хочу сегодня больше, чем когда бы то ни было. Чтоб впереди у меня была целая тысяча таких вечеров. Чтобы я больше не упустил ни дня из детства моей дочери.

Когда Машутка, наконец, задремывает на моем плече — я некоторое время неловко сижу, боясь пошевелиться и её разбудить. Спугнуть это странное мгновение.

Тем более, что оно означает только одно — мой вечер все-таки кончился. И выйду из спальни — буду вынужден оставить и Вику, и дочь.

Лишь когда в дверь тихонько постукивают, я все-таки осторожно спускаю голову дочери на подушку, поплотнее укутываю её в одеяло и, напоследок погладив по темной, растрепавшейся косичке, тихонько выхожу.