ответственности за клевету. Старшина, перепуганный, извинился. Сотня двинулась рысью дальше, а к ночи пришла на ночлег. Казаки весело жарили и варили свинину, причем аппетитный кусок был поднесен вахмистром сотни и своему командиру. Тот был поражен таким нахальством:

– Послушай, Нестеренко, ей-богу, никого не стану наказывать, но только скажи правду: как вы спрятали украденного борова, что сам ничего при обыске не нашел?

Вахмистр подумал, ухмыльнулся и объяснил: борова протащили в глубокую лужу, кинжалами нарубили мяса, а весь костяк с головой и ногами затопили в луже.

– Ну, это я все понимаю. А куда же вы, чертовы дети, куски-то мяса попрятали? Ведь с понятыми все ваши сумы перерыли и в подушки седел даже лазили! – допрашивал сотенный.

– Ведь дождь крепко лил, а у нас на головах поверх папах еще башлыки были напялены – каждый свой кусок положил в папаху, а сверху напялил башлык опять. Вот и не видать ничего было, – ответил, смеясь, вахмистр.

Другой случай. Общий лагерный сбор пехоты с казачьими полками. Поблизости туземное селение. Казак проходил по улице и нагнал большую свинью с крупными поросятами. Быстро схватив по солидному поросенку в каждую руку, казак побежал к пехотному лагерю, за ним мчались с криком хозяева поросят. Пробегая мимо ротной кухни, в которой варились щи, казак бросил в котел обоих поросят со словами:

– Братцы пехотные, выручайте, потом поделимся! – свернул куда-то в сторону и исчез между палатками.

Так и не нашли преследователи своих поросят и казака.

Третий случай. Штаб полка расположился около греческого селения. В ограде штаба домик командира полка, канцелярия и навес для полкового экипажа. Два казака выкрали 8-месячного теленка, крепко связав ему рот и ноги; быстро уходя от преследования, втащили его под навес, втиснули в экипаж на сидение, подняли верх и застегнули фартуком. Скоро прибежали по их следам хозяева, с разрешения заведующего хозяйством (командир был в отъезде) осмотрели весь двор и помещения и ничего не нашли, униженно прося извинения за беспокойство.

Вот эти виртуозные покражи, ловкость, сообразительность и быстрота, с какими воры прятали свою добычу, создали казакам в населении недобрую славу. Но это было далеко от той глухой и неутихающей вражды, какою туземцы-мусульмане дышали по отношению к туземцам-христианам, по временам выражаясь резней.

Наши поездки с офицерами в пограничном районе захватили все лето и частью осень. В лагерном сборе в 1889 г. мне быть не пришлось. Последствием моей стратегической разведки была все-таки командировка в Эрзерум двух специалистов: начальника главного артиллерийского полигона на Кавказе, как знатока артиллерии, а по инженерной специальности – капитана Петра Карповича Стависского[46], выдающегося во всех отношениях инженера и смелого, разумного и зоркого разведчика. Ему-то, собственно, и принадлежит честь и слава за все ценные сведения о крепости Эрзерум и великолепные к ним чертежи. Генеральный консул в Эрзеруме, когда прислали этих офицеров, сам подал в отставку по болезни, а его обязанности, к счастью для общего дела, остался выполнять Iй секретарь г. Картамышев, горячо способствуя успеху работы вышеназванных лиц.

Моя нагрузка в работе по штабу с разъездами в приграничной полосе была достаточно велика, а корректура секретных изданий отнимала все свободное время. Поэтому я не особенно рвался в заграничную командировку, стараясь закончить и издать мои прежние работы.

Так прошел весь 1888 г., и мы незаметно вступили в 1889й. Я решил съездить в отпуск отдохнуть и повидать родных. Это желание облегчилось тем, что летом этого года Мама и сестра Катя приехали на воды в Кисловодск, где я с ними и прожил некоторое время, оказав им и довольно существенную материальную поддержку. Брат Максимилиан был назначен на службу в кр[епость] Карс. Но мы слишком разошлись во взглядах на многое, а потому отношения у нас с ним установились корректные, но холодные, одной из причин была его холодность к нашей дорогой Маме и нелады с сестрой Катей. В этом случае я не мог держать сторону брата, считая его неправым.

Лагерный сбор главной массы кавказских войск в этот год происходил в приграничной полосе в районе расположения Елисаветпольского полка. Сюда стягивалась вся 39я пехотная дивизия, значительные массы артиллерии и несколько конных казачьих полков с казачьей конной артиллерией; кроме того, все армянские и грузинские пешие вновь сформированные стрелковые дружины.

Начальником всего лагерного сбора был назначен генерал]-л[ейтенант] ф[он] Шак и начальником штаба его – полковник Шлейснер. Войска стояли в трех пунктах: два сильных авангарда, выдвинутых на полупереход каждый, запирали два важнейших и наиболее удобных перевала через Саганлугский хребет, а главные силы стали около постоянных зимних квартир Елисаветпольского полка. Войска находились в мобилизационной готовности и по численности рядов, и по снабжению. Весь приграничный район действий во время маневров считался стоящим на военном положении по причине дипломатических осложнений наших с Турцией. В авангардных лагерях начальниками были старшие из наличных командиров частей, причем в главнейшем из них, на пути из Караургана в кр[епость] Карс, я был назначен начальником штаба.

В составе этого авангарда находилась казачья конная батарея полковника Тихонова. В одном из полков этого авангарда был полковой праздник, на который, по кавказскому обычаю, были приглашены все свободные от прямой службы офицеры всех других отдельных частей авангарда. В числе их прибыли на праздник в этот полк командир казачьей конной батареи полковник Тихонов, георгиевский кавалер и раненый в Русско-турецкую войну 1877-78 гг., и его заведующий хозяйством подъесаул Иванов, тоже герой минувшей войны, в обычное время очень скромный и трудолюбивый человек. Когда у полковника Тихонова, раненого и неврастеника-командира расходились нервы, то он свое состояние духа вымещал на безответном подъесауле Иванове, имеющем жену и семеро ребятишек. Подъесаул Иванов знал о болезненном состоянии своего начальника и терпеливо сносил все его язвительные выходки и издевательства. На полковом празднике щедро угощали гостей вином и всякими другими крепкими напитками. Сильно напился подъесаул Иванов; немало хлебнул и неврастеник-полковник Тихонов. Начался у них разговор в самом мирном духе, а затем быстро обострился – все, что терпел подъесаул от своего начальника трезвым, теперь хлынул наружу. Командир батареи, понимая, что дело может кончиться большим скандалом, поторопился удалиться на свой бивак в свою комнату. Но за ним последовал неотвязчивый подъесаул, требуя объяснения и ответов за многое. Тихонов не выдержал и, задетый за живое напоминанием о какой-то скользкой хозяйственной операции, ударил подъесаула здоровой рукой (другая была ранена) прямо в лицо. Подъесаул выхватил кинжал и вонзил его в мышцу руки командира батареи, лишь случайно не попав в грудь. Их разняли казаки, причем