— Если ты планируешь обесценить меня, то зря стараешься.

Лекс разворачивается на стуле нарочно садится боком, чтобы вальяжно закинуть ногу на ногу. Медленно, чтобы я точно заметила, мерит меня взглядом. Не самые приятные ощущения в моей жизни, мягко говоря. Но я даже бровью не веду и спокойно жду итог этого перформанса.

— Вик, солнышко, невозможно обесценить то, что и так ничего не стоит. — Лекс почти брезгливо дергает плечом. — Хотя, наверное, определенные твои… гммм… услуги, стоят каких-то денег. Но я в них не заинтересован.

— Неужели спустил все деньги на проституток из клубов? — не лезу за словом в карман.

Ожидать, что он будет вести себя как джентльмен, с моей стороны было бы слишком наивно, так что я заранее настроилась на некоторый процент обидных шуток в моей адрес. Как бы дико это не звучало, но сегодняшняя встряска оказалась очень кстати — после откровений Марата, заблокированных карт и предательства лучших подруг, хуже уже просто не может быть. А попытки Лекса меня раздраконить даже почти не задевают. Если бы так же легко мне было справится с основной на сегодняшний день проблемой — где взять проклятых сто семьдесят тысяч?!

— А знаешь, — пока Лекс отмалчивается, подзываю официанта и на этот раз все-таки получаю меню, — я вообще не могу думать на голодный желудок, поэтому для начала съем хотя бы салат.

У меня в холодильнике есть только сухие сливки, гроздь винограда и пара ломтей индюшиной ветчины, а из-за сегодняшнего кошмара я вообще забыла пообедать. Так что, кажется, я начинаю понимать девочек, которые заводят «тиндер» только для бесплатных ужинов.

Глава пятнадцатая: Лекс

Я смотрю как Вика заказывает стейк, теплый салат с утиной печенью и грушей и чизкейк, и понимаю, что ужин, который я планировал закончить за десять минут, чтобы вернуться в постель к Кате, вот-вот пойдет по известному женскому органу.

Хотя, казалось бы, вообще никаких проблем — если Вике так приспичило поесть, то пусть делает это в гордом одиночестве. Я могу просто встать и уйти, не будет же она хватать меня за ноги. Впрочем, прошло три года, мало ли на что она теперь готова пойти ради достижения своих целей.

Пока готовится ее заказ, Вика, наконец, обращает внимание на документы. Причем делает это с таким сосредоточенным деловым видом, что мне стоит больших усилий не заржать — она ведь на серьезных щах считает, что вот эти писульки имеют какой-то юридический вес. Даже искренне старается отыскать там подвох, не подозревая, что это он и есть — весь, от первого до последнего слова.

Пару раз она зачитывает вслух совершенно типовые параграфы, за которые мой наметанный глаз даже не зацепился бы, но по мнению Вики, именно туда-то я и спрятал то самое Коварное Зло.

— … будет иметь прецедент финансовых обязательств, — читает она. — Что за финансовые обязательства, Лекс? Почему нигде нет звездочки?

О, ну это прям прогресс. Некоторые люди в наше время доживают до седин, но понятия не имеют, что те самые пресловутые «звездочки» в документах — обязательны к прочтению, потому что что вся загвоздка, как правило, именно в этих вынесенных за скобки пунктах.

— Это значит, что я продам тебя в сексуальное рабство, — бросаю смеха ради. Но когда Вика меняется в лице, быстро осекаюсь: — Ладно, солнце, это просто шутка.

— Так что за финансовые обязательства? — никак не угомонится она.

— Это пункт о моих финансовых обязательствах, солнце. Как и весь четвертый параграф и все его подпункты.

Она очень по-деловому кивает, и получается так, будто это, блядь, я, а не она, только что сел в лужу. Как ей это удается?

Она еще пару минут листает бумаги, доходит до конца и снова возвращается к началу. Уверен, если погонять ее по элементарным пунктам, она не скажет ничего вразумительного, но сейчас мне это уже не интересно.

— Все в порядке? — спрашиваю я, когда Вика, наконец, откладывает документы на край стола. — Замечания? Уточнения? Правки?

— Я бы хотела добавить еще один пункт в параграф четыре.

Удивленно приподнимаю бровь. В самом деле? Или это такой прикол?

— Пункты о цвете помады или фасоне моих рубашек я категорически…

— Да плевать мне на твои рубашки, Лекс, — довольно лихо перебивает она. — Я хочу пункт с запретом называть меня «солнцем», «Викулей» и «Викусей». С обязательным наложением финансовых штрафов в случае его нарушения.

Физически чувствую, как кости моего черепа растягиваются, словно резиновые, потому что к такому заявлению жизнь меня точно не готовила.

Если бы у меня в руках была награда «Самой оборзевшей тёлке года», то я, не задумываясь, прямо сейчас вручил бы ее Вике.

— Мы ведь деловые партнеры, — воспользовавшись моим замешательством, она прет дальше, — поэтому считаю совершенно справедливым использовать в нашем общении исключительно деловые формулировки. Я же не называю тебя «зайкой» и «котиком», а тем более — Лексиком.

Она так морщит нос, как будто жизнь вынудила ее матерится в театре.

— Ты не называла меня так даже когда мы были вместе, Вик.

— Потому что терпеть не могу эти телячьи нежности.

— Так вот ты о чем! — Хмыкаю. — Вик, «солнцем» я называю исключительно тех тёлок, которых использую для одноразового удовлетворения своих потребностей. Для нормальных порядочных женщин у меня есть масса более приятных синонимов.

— Вот и отлично, значит, с добавлением этого пункта не будет никаких проблем, — непрошибаемо и во весь рот улыбается она. — Мы же не собираемся иметь друг с другом вне-деловые отношения.

У нее охуенная улыбка.

На мгновение я концентрируюсь на ямочках на ее щеках, на маленьком, едва заметном под тональным кремом, шраме на щеке. Помню, как сидел в старом доме ее бабушки, смотрел старые Викины фото, а Тома (так звали ее бабулю) рассказывала, как однажды Вика хотела доказать подружкам, что она смелая и сильная, и полезла на самую высокую яблоню, откуда свалилась прямо на забор и поцарапала щеку гвоздем. От потери глаза и столбняка ее спасло только чудо.

Помню, как в тот день, когда умерла ее бабушка, Вика целый день просидела в комнате, уставившись в стену перед собой. И как каждое воскресенье навещала ее могилу со свежими цветами, виноградным соком и ватрушками, которые пекла собственными руками. Кроме этих ватрушек она больше ничего и готовить-то не умела.

Какого хрена я все это