Шрифт:
Закладка:
— А вам самому никогда не хотелось сняться в кино по вашим сценариями или сыграть в спектаклях по вашим пьесам?
— Нет! Никогда! Хотя режиссеры уговорили меня дважды сыграть в эпизодах. Я сыграл пьяного писателя с одной репликой в экранизации «Козленка в молоке» у Кирилла Мозгалевского. А также роль телеведущего с двумя репликами в экранизации «Апофегея» у Станислава Митина. Но театр… Упаси Бог! Мне периодически снятся два сна. Один: меня снова забирают в армию. А другой: я почему-то играю в спектакле, выхожу на сцену как артист и понимаю, что не помню ни одного слова из роли. Мне шепчут из-за кулис: «Ты что, обалдел!? Говори хоть что-нибудь!» А я не могу выдавить из себя ни звука! Нет, быть актером, играть в кино или в театре, даже в своей пьесе, никогда не хотелось. Хотя в детстве я и ходил в театральный кружок! Но это другая профессия. Пусть на сцену выходят профессионалы и произносят наизусть слова, которые сочинил для них я. Это ли не счастье?
В качестве послесловия к беседе, прозвучавшей на радио, а потом появившейся на сайте КП, хочу добавить любопытный эпизод, который, думаю, особенно заинтересует читателей этой книги теперь, после внезапной смерти Юлии Норкиной. Часовой разговор в прямом эфире несколько раз прерывался довольно продолжительными рекламными паузами, во время них мы оставались в студии и при отключенных микрофонах пили чай и говорили на разные темы.
— Слушайте, не могу понять, почему так по-хамски поступили с Дорониной? — спросил Андрей Норкин в продолжение начатого разговора о переменах в МХАТе имени Горького.
— Чего ты, Андрюша, не можешь понять? — угрожающе уточнила Юлия.
— А вот чего… Других-то худруков-ветеранов не тронули — Захарова, Волчек, Ширвиндта, а ее выгнали в шею… Почему?
— Потому что она русская баба! — буквально взорвалась Норкина. — Знали, сволочи, что никто не заступится. Попробовали бы они тронуть Волчиху, такое бы началось, санкции бы сразу ввели!
— Тихо, не кричи! — замахал руками Андрей. — Мы уже в эфире…
Подготовили к печати Любовь Моисеева и Александр Гамов
«Комсомольская правда», ноябрь 2019 г.
— Как часто Вы бываете в центре Москвы? Какие Ваши типичные деловые маршруты?
— В Центре я бываю постоянно. Маршруты: Большая Никитская, Кузнецкий мост, Гнездниковский, Тверской бульвар, Старая площадь, Маросейка, Сретенка, Солянка, Чистые пруды…
— Что Вы скажете о тех районах центра, в которых чаще всего бываете? Как они изменились за последнее время?
— Изменились. Во-первых, почти все исторические здания отреставрированы. Даже взялись за жилой дом XVIII века по проекту Казакова на углу Большого и Малого Златоустинских переулков, когда-то называвшихся Комсомольскими. Там жили мои родственники, и я в детстве у них часто гостил. А то ведь на историческом доме уже и березы выросли. Сильно изменились дворы, в них стало приятно заходить, а уж о таких детских площадках мы полвека назад даже не мечтали! Расширение тротуаров тоже дело неплохое, но хочу напомнить, что пешеходов в Москве пока все-таки больше, чем велосипедистов, а иногда теперь складывается обратное впечатление.
— Вы бываете в местах своего детства и юности? Какие интересные истории бывают?
— Если есть возможность, я бываю там, где прошли мои детство и юность: на Бакунинской улице, в Балакиревском и Переведеновском переулках, где стояла моя 348-я школа, на Спартаковской площади, где был Первомайский дом пионеров, возле Елоховской церкви, там до сих пор в старинном особняке расположена библиотека имени Пушкина, куда я ходил мальчиком. Недавно в Харитоньевском переулке в здании, где располагался наш райком комсомола, я вдруг обнаружил еврейскую спортивную школу. Дело-то хорошее. Но русской спортивной школы мне нигде в Москве еще не встречать не приходилось. Может, и не надо российский спорт по национальным квартирам рассовывать? Да и вообще, как теперь определить, этническую ориентацию учреждения? Ведь графы «национальность» в паспортах нет. Странная история. Неумная!
Как-то увидел, что в доме на Маросейке, где я обитал с родителями в первые годы жизни, открылся цветочный магазин. Зашел, поднялся на второй этаж, озираюсь. Юная продавщица спрашивает:
— Вы что-то ищите?
— Нет, — отвечаю. — Просто места знакомые.
— В каком смысле?
— Я здесь жил.
— А вы ничего не путаете? До нас тут ателье располагалось.
— Не путаю. Тут задолго до ателье располагалась коммунальная квартира. Наша комнатка без окон вон в той части была.
— Когда же вы здесь жили?
— С 1954-го по 1957-й!
Через пять минут весь коллектив магазина высыпал поглазеть на забредшего к ним советского мамонта.
— Случается ли Вам во время прогулок по центру обнаружить какой-то незнакомый уголок? Вы говорили, что Вам интересны мемориальные квартиры. А какие из них Вас чем-то удивили?
— Иногда натыкаешься на удивительный дом, который раньше, до реставрации, не замечал. А недавно иду мимо здания консерватории и вижу напротив ворота во двор, захожу и столбенею. Представляете, перед входом в какое-то солидное финансовое учреждение цветет двухметровый рододендрон с бутонами величиной с кокос. «А как же зимой?» — спрашиваю охранника, вышедшего покурить. «Минус тридцать пережил!» — с гордостью отвечает тот.
Если прохожу мимо мемориальной квартиры и есть время, обязательно заглядываю. Недавно иду по Тверскому бульвару в Минкультуры. Звонят из приемной: заседание откладывается. Вижу: мемориальный музей Коненкова, мимо которого хожу лет сорок. Стучусь. Фантастика! То, что он был гениальным скульптором, это я, конечно, знал. А то, что — являлся нашим чуть ли не резидентом в США и работал вместе с женой по атомному проекту, об этом даже не догадывался. Не проходите мимо мемориальных музеев!
— В статье «Где проспект Ивана Калиты» Вы писали, что, живя в Балакиревском переулке, заблуждались насчет того, чье имя он носит, так как разъясняющих табличек в то время не было. Можно ли сказать, что сейчас с таким вот историческим просвещением стало лучше — появились таблички, QR-коды на стенах? Вы, кстати, когда-нибудь наводили на эти коды смартфон?
— Да, долгие годы я был уверен, что переулок, где я вырос, назван так в честь замечательного композитора. Оказалось, нет, в память о рабочем местной пуговичной фабрики, погибшем на гражданской войне. Кстати, площадь в честь композитора Балакирева появилась в Выхино-Жулебино только в 2017 году. Когда я писал нашумевшую статью «Где проспект Ивана Калиты?», ее еще в помине не был. Возникал вопрос, кто нам дороже: мятежный пуговичник или один из основоположников русской школы музыки? Кстати, большинство проблем, поднятых в той статье, так и не решены до сих пор. «Войковская» как была, так и есть. А проспекта Ивана Калиты, сделавшего Москву центром Русской земли, как не было, так и нет. QR-коды — дело хорошее, познавательное, но мраморные и гранитные доски, по-моему, надежнее и уважительнее в отношении родной истории и знаменитых людей.
