Шрифт:
Закладка:
— Многие никогда не поверят нашим словам, — вставила Марго.
— Неверующих не наказывают. Их просто убирают на другую планету, туда, где они снова будут пытаться выучить уроки любви, мира и гармонии, — пояснила Кувшинка.
Настоящая партийная ячейка — подумал Богдан. Дискуссия о классовой борьбе. Только раньше это было экономическое неравенство, а сейчас биологическое. И там и там лозунги всегда прекрасные, а цели высокие и спасительные.
— Значит, мы всегда были планетой для неверующих? — усомнился Богдан.
— Люди всех планет должны жить в любви, мире и гармонии, — на этом женский голос закончил разговор.
Вот это Богдан ненавидел. Эту гнусную манеру обрывать на середине. Как-будто били по рукам за ещё один кусочек. Никого не интересовало, что ты голодный. Он знал, что Муслим тут же попробует продолжить, начнёт спрашивать наводящие вопросы о той самой гармонии, которую все ищут, как когда-то искали коммунистическое будущее в тумане идеологической макулатуры институтской библиотеки. Богдан молча подплыл к основанию кресла, поставил его на место, отключил, снял шлем, поднялся и быстро вышел.
22. Опять кувшинка
Он плавал в бассейне уже около двадцати минут в полном одиночестве. Плавал и думал. Нет, не думал, а скорее следил за тем, что само вертелось в голове. Мысли приходили самые разные. Понравилась, например, та, которая спрашивала, а кто я сейчас по знаку Зодиака и по году Китайского календаря. Раньше он был Девой, если в детдоме ничего не перепутали. Он слышал, что когда его нашли, в пелёнках лежала записка — родился 22 сентября. Год тогда шёл 1943, год Козы. Заботливая мамочка не поленилась — обозначила дату рождения. Что это была за девчонка, его мать? Сколько ей было лет, когда он родился? Почему она его бросила? От кого он родился? От молодого или не очень? Этого никто не узнает, то есть, он этого уже не узнает. Как это казалось важно, как ему этого не хватало, знать имя матери. Хотя бы имя. Но вот ведь как всё обернулось.
Он подплыл к бортику, вытащил руки из воды, облокотился и замер — вылезать ещё не хотелось, но до ужина оставалось всего около пятнадцати минут. Всю жизнь я любил Марго — услышал Богдан новую мысль. Я не помню себя взрослым, не думающим о ней. Сколько бы он не пытался освободиться от этой любви, у него получались только мучительные сражения со своим внутренним я и вечные проблемы с женщинами, потому что неизбежно сравнивал их с ней и ненавидел свою горькую долю безответно влюблённого олуха. Столько лет!
Она видела только его силуэт на сцене и даже забывала здороваться, не говоря уже о том, чтобы спросить хотя бы один, любой, самый затрапезный вопрос за сорок лет. Кроме случая на гастролях, кода она оступилась, а он был рядом и успел подхватить её. «Спасибо, Эдик!» — были её слова, намертво врезавшиеся в память. Она тогда ещё в знак благодарности поцеловала его в щёку. Лучше бы она этого не делала. Ночью после спектакля он сидел у окна в своём номере и плакал. Первый раз ему была себя жалко. После этих гастролей он и начал делать её портреты. Сколько он их сделал? Десятки. Я так и буду Девой — Козой? Вернулся к прежним мыслям Богдан. Или я могу сам себе выбрать знак? Ну, скажем, Лев и Дракон! Или Водолей и Кабан! Предрассудки! Он подплыл к бортику и уже собирался вылезать, как услышал знакомый голос.
— Богдан, пошли! Я покажу тебе Подземный мир. Выходи, пожалуйста! — Жрица Наами сидела в кресле у бассейна, теребя белый локон на груди.
— Ты заходишь без стука, я понял. Я не замёрзну в мокрых плавках? — а что ещё можно было спросить. Подземный мир! Убить, вроде, не должны после всего, что я тут пережил, выучил и понял. Сердце всё равно колотилось от неизвестности. Он накинул халат, которых было достаточно разложено у бассейна, и последовал за Жрицей «вниз». Скорее бы уже!
Сначала они шли по каменному хорошо освещённому коридору с идеально отполированными стенами. Как он туда попал, не понял. Мгновенно как-то. Шли молча, Богдан даже еле успевал за быстрой и твёрдой поступью Жрицы. То ли от неожиданности или страха, то ли и правда там было холодно, но зубы стучали, как в детстве, когда барахтались в пруду до посинения холодным летом. Дошли до двери, Жрица остановилась.
— Тебе предстоит церемония очищения, прими как данность. Иначе ты не сможешь попасть внутрь. Это обязательно, — обернулась к нему Жрица.
— Зачем мне эта церемония? Но считай, что я точно так её и принял, — с трудом выговорил от холода Богдан.
— Мы должны убрать всю опасную информацию, которая у тебя есть с Поверхности.
— Я что, заразный?
— Да, очень. Вы наверху не экранированы от токсичных влияний и синхротронных излучений. Ваша пища тоже.
— Я давно это понял.
— Сомневаюсь, — ухмыльнулась Подземная красавица, пропуская его внутрь зала.
— Во всяком случае, из-за этой химической еды, которую нас заставляют есть, мы так мало живём, наверное. Вот сколько тебе лет, если я смею спросить?
— Проходи вперёд. У нас другой жизненный век. Но я ещё в периоде молодости. Хотя внешне мы мало меняемся. Разве что глаза немного выдают.
— Да, глаза тебя выдают, я бы им дал миллион. Наверное, дело не только в еде, чего уж там.
— Мы же хорошо тебя восстановили, Богдан. У тебя есть все основания мне верить.
— Мне бы понять сначала, — Богдан огляделся.
Он стоял в большой просторной комнате, отделанной розовым камнем. Освещение было заметно ярче, чем в коридоре. Стены украшали глухие арки, внутри которых блестели то ли зеркала, толи отшлифованный до максимально возможного блеска камень. Казалось, что за каждой такой аркой своя реальность или отдельный вход в какую-то неизведанную даль. У противоположной от входа стороне на постаменте стояла знакомая до боли розовая кувшинка, из которой лилась непрозрачная белая вода, но другой консистенции, чем молоко, например, более водянистая. Вода переливалась в бассейн постамент. Высота бордюра бассейна, куда собиралась белая вода из кувшинки, достигала примерно шестидесяти сантиметров.
— Здравствуйте! Вы должны полностью раздеться, окунуться в бассейн с головой, затем
