Шрифт:
Закладка:
Спустя месяц, осенним слякотным утром из Пильнинской милиции в село Тенекаево приехали три всадника. Два милиционера и Ванька Бахарев с завязанными назад руками. Остановились они у клуба. Раньше на месте его здесь стоял красивый двухэтажный дом, в котором когда-то до революции 1917 года жил барин Волков со своей семьей. Невдалеке виднелись три пруда. Тогда по глади их в летнее время плавали белоснежные лебеди, а по берегам росли ракиты. После революции в этом барском доме образовали школу. Потом она сгорела. И на этом месте совсем недавно построили клуб, где и судили Ивана.
Народу собралось столько, что клуб не вместил всех. Некоторые стояли на улице. Судьи опрашивали свидетелей: «Кто видел Бахарева Ивана в тот день, когда произошло убийство Марии Кузнецовой?» Одна молоденькая девушка ответила: «Я видела. Утром. Он рубил головы котятам. Они ползали по траве, пищали, а он брал их и… совершенно трезвый…» — «Так, так, значит, репетицией занимался, — отреагировал судья и спустя минуту добавил. — Убийство квалифицируется умышленным». Люди ловили каждое слово судьи. Как от брошенного камня в большом пруду рождаются волны и распространяются до самого берега, так от судьи слова передавались друг другу до самых задних рядов и на улицу. Когда приговорили Ивана Бахарева к восьми годам лишения свободы, по залу пробежало глухое волнение. Тогда такие происшествия случались очень редко.
В начале суда много нареканий было на Ивана. Затем люди смягчились, услышав из показаний, что Иван без ума любил Машеньку и предпринял убийство в запальчивости, после запрета его матери жениться на ней, которая, естественно, не ожидала такого исхода.
По окончании суда Ванька вышел на улицу и, увидев свою мать плачущей, сказал: «Мать, не подходи ко мне!» То ли из-за того, чтобы самому не разреветься, то ли из-за обиды, что она не разрешила ему брать Машеньку в жены. Вспрыгнул на коня, на котором приехал из милиции, и по привычке пропел частушку, но уже не как прежде веселую и задорную, а скорбную и горькую, видимо, им заранее сочиненную:
Товарищи, что я сделал!
Две души я загубил!
Свою милочку зарезал —
В животе ребенок был.
Тут бабы взвыли, как на похоронах. Милиционеры взобрались на своих лошадей. Опять завязали Ваньке руки. И поехали.
Примерно через год (или два) Ваньку Бахарева видели, как он однажды поздним вечером крался к своей избе. Говорили, что его отпускали за столярным инструментом, чтобы делать главному начальнику лагеря мебель.
После отсидки срока Ванька Бахарев в свою деревню не вернулся.
Эту историю мне рассказала моя теща, Мария Ивановна Дерябина (Бахарева по мужу), проживающая в то время в с. Тенекаево. Она присутствовала на том суде. Было ей в ту пору тринадцать лет.
Еще она говорила, что Иван Бахарев (однофамилец ее мужа) прожил очень долгую жизнь. Последнее время жил где-то в Москве у родственников. Когда М.И. прочитала ему его частушку, он удивился ее памяти. И по его щекам покатились непрошеные слезы.
Мы много обязаны в жизни успеть
Мечта всей его жизни
Николаю Федоровичу Захарову 53 года. Он поэт. К сожалению, до сих пор неизвестный даже в литературных кругах. Родом из Выксы. Рано лишился матери. Отец в дом привел чужую женщину. Она его и воспитывала. Когда умер отец, выставила его за дверь, сказав: «Здесь твоего ничего нет. Иди на все четыре стороны!»
В молодости кто-то деньги зарабатывает. Наживает квартиру, машину, дачу. А он по стихам с ума сходил. Встретились мы где-то в конце 60-х годов: Анатолий Алексеев, Владимир Смирнов, Иван Борькин и Николай Захаров. Посещали тогда в Доме журналистов поэтическую секцию, которую вела горьковская поэтесса Татьяна Кушпель. Из них я был самый старший. Но все мы одинаково в то время болели Сергеем Есениным. Виктор Кумакшев даже статью написал в «Ленинской смене» о Николае Захарове как об имажинисте. Видимо, в стихах у него было что-то такое.
Мы с Николаем первое время переписывались. У меня до сих пор хранятся его письма со стихами и рисунками. Он хорошо рисовал. Несколько раз заочно рисовал меня. Образование у него — средняя школа. После армии жил у нас в Нижнем Новгороде в общежитии. Затем в Мурманске. Работал бригадиром монтажников-высотников и шофером. Вербовался. Рыбачил на море (шкерил рыбу). Кажется, поездил. Повидал жизнь. Набрался смелости. Но нет. Слишком скромный он человек. Такие люди в наше воровское (или, как поскромнее выразиться, — суматошное) время не выживают. Их или давят на дороге жизни или они остаются на обочине ее и спиваются.
Лет семь назад Николай Федорович прислал мне письмо. В нем говорилось, что живет теперь с бомжами. Ходит на поденную работу. Прописки нет. И котомку со стихами таскает с собой. Когда работал шофером, хранил ее в гараже, т. е. в своем ящике для рабочей одежды. Ящик у него не раз подламывали. Стихи, как ненужный мусор, выкидывали, потом кто-то, жалея, возвращал их ему. В последние годы особенно пристрастился к вину. А совсем недавно по телефону сообщил мне, что находится на Автозаводе в наркологическом диспансере — лечится от вина. Я ездил к нему, дал немного денег. Купил толстую тетрадь, ручку. Только пиши.
Здесь привожу одно из его стихотворений:
Мы много обязаны в жизни успеть,
Но еле плетемся за веком.
Пусть песню свою мы не сможем пропеть,
Но надо дожить человеком.
Есть много на свете печальных картин,
А эту я чувствую строже.
Бесцельно вот так — доживешь до седин
И дрожь пробегает по коже.
Стихи Николая Захарова — это мечта всей его жизни.
