Шрифт:
Закладка:
Да, съездить в Москву до оглашения завещания, пожалуй, стоит.
Я разложил перед собой документы и углубился в чтение.
Очень непросто мне дались письма и страницы дневника младшего Барсеньева: торопливым, неровным, почти мальчишеским почерком в них, помимо важных сведений, было изложено множество пустяков и третьестепенных бытовых подробностей. Пусть отвлекая от сути, они заставили меня, представившего в воображении написанное и досочинившего невысказанное, будто прожить вместе с погибшим юношей последние недели и дни его жизни. Поистине, читать о повседневных заботах, мыслях, надеждах и чаяниях знакомого тебе человека после его смерти – занятие не из приятных…
В шесть часов пополудни пришла кухарка с провизией. Я отказался от ужина и только выпил чаю, не выходя из кабинета.
Ночь моя прошла за бумагами.
Вынув из ящика стола приобретенную в последней заграничной поездке новую записную книжку, обтянутую бристольской кожей, я развернул ее, вооружился стальным пером, обмакнул его в чернильницу и принялся записывать все имена, встречавшиеся мне на страницах писем и дневника, а также все мало-мальски заслуживавшие внимания факты.
Помимо фамилий свидетелей, упомянутых в переписке, на отдельном развороте я записал имена собственных знакомых, которые могли бы оказаться мне полезными в этом деле. А таковые имелись: в качестве проверенных людей Петр Устинович Савельев приглашал на службу своих земляков, в том числе и некоторых наших общих знакомых; к примеру, мой однокашник по гимназии служил у Савельева, и его можно будет подробно расспросить обо всех тех событиях, которые случились в доме его патрона.
Приглашал Савельев когда-то, к слову, и меня, но тогда я был слишком молод и, как следствие, слишком честолюбив, только что получил наследство от скоропостижно скончавшихся родителей и смело строил планы о собственных торговых делах в Англии с опорой на налаженные моим отцом деловые связи. Тогда мне было не до Москвы. Оглядываясь назад, я не жалею о том решении, ибо выбранный мною путь в значительной мере упрочил мое положение, пусть на время и не в той степени, на которую я рассчитывал.
Теперь же некоторых знакомых следовало посетить безотлагательно – до того, как поползут слухи о завещании Анны Устиновны…
Ранним утром Агафья Спиридоновна, служившая ключницей в нашем доме еще моим родителям, встретила в передней меня, одетого в костюм-тройку, дорожное черное летнее пальто, сапоги и высокую плоскую шляпу-цилиндр с узкими полями, с уже собранным саквояжем в руке. Я распорядился насчет визитеров: в мое отсутствие всем отвечать, что хозяин отбыл в деловую поездку в Москву по срочному вызову давнего компаньона. Это распространенное и обыденное в торговых кругах нашего города объяснение не особенно-то и грешило против истины.
Прибыв на вокзал, я уладил все дорожные трудности с помощью двух хрустящих кредитных билетов: один пошел в оплату проезда, другой же – начальнику станции, благодаря хлопотам которого я вскоре расположился в своем купе в полном одиночестве.
По прибытии в Москву я снял номер в гостинице Прилепского – той самой, в которой почти год назад остановился младший Барсеньев: я счел, что мне следует пройти весь путь, описанный в его записках и письмах. Я оставил в номере вещи и, не теряя драгоценного времени, направился к своему старому приятелю – Александру Тихоновичу Корзунову.
Корзунов среди наших однокашников был личностью выдающейся: острый ум, прекрасная память и широкий кругозор делали его чрезвычайно занимательным собеседником. Жаль, что после окончания гимназии в предпринимательстве он так и не преуспел. Наверное, ему недоставало прозорливости, деловой хватки, нюха на выгодное дело. Да и осторожен он был чересчур. Тем не менее он сумел обосноваться в Москве, устроившись одним из управляющих к купцу Савельеву.
Несколько раз, будучи здесь проездом, я навещал своего приятеля, и потому найти его сегодня не составило для меня особого труда: Александр Тихонович был одним из тех людей, которые годами не меняют ни привычек, ни места жительства, ни распорядка дня.
Корзунов занимал несколько комнат на втором этаже в доходном доме Ликутина на Пречистенке. Дверь мне открыла молоденькая горничная в черном строгом платье с белым передником. Я положил картонный прямоугольник визитной карточки на поднесенное ею фарфоровое китайское блюдце, горничная скрылась в глубине квартиры, но через минуту воротилась и, приняв у меня шляпу и трость, проводила меня к хозяину.
Мне всегда нравился просторный и светлый кабинет Корзунова: здесь все было удобным и продуманным. На столе – стопки бумаг, лежащий отдельно недописанный отчет, безупречно сверкающая серебряная чернильница с крышкой, два тонких металлических пера, пресс-бювар для промокания листов со свежими чернилами – тяжелый, бронзовый, с широким выпуклым основанием и ручкой в виде взлетающего с воды лебедя. Массивный стол и не менее массивный книжный шкаф составляли единый гарнитур с клеймами на изящных золоченых ручках. У стены же, украшенной точеными деревянными лакированными панелями, стоял маленький сафьянный диванчик в тех же малахитовых тонах.
– Голубчик, душа моя, вот не ожидал, – Корзунов поспешил подняться из своего кресла навстречу мне.
Дела его явно шли в гору: полноватое, но холеное, чисто выбритое лицо, новый сюртук, золотой перстень с рубином на указательном пальце, цепочка с брелоками на жилете; светлые волосы его чуть поредели, но он так же, как и всегда, зачесывал их назад. Теперь у него был внушительный вид довольного жизнью делового человека, а не того худого гимназиста, образ которого сохранился в моей памяти.
Мы горячо обнялись.
В кабинете в мгновение ока появился небольшой столик с подносом, на котором красовались высокие стаканы с дымящимся чаем и блюдо со свежими калачами. Мой приятель указал мне на кресло напротив письменного стола, предлагая располагаться со всеми удобствами, и с лукавой улыбкой достал из секретера аккуратный хрустальный графинчик с наливкой.
– Это для особенно дорогого гостя! Вишневая! Не откажи, – Корзунов причмокнул губами и зазвенел маленькими серебряными рюмочками.
Мы выпили. Действительно, настойка была великолепной. Я взял калач за тонкую твердую ручку и надкусил сладкую теплую мякоть.
Приятный аромат сдобы разлился по комнате, словно вернув меня в счастливые гимназические годы. Помню, когда я был еще ребенком, дома их пекли совершенно изумительно, подавая к столу так, что тонкие ручки из теста были уже остывшими, а мякоть – еще горячей. С модными сейчас кренделями их было не сравнить…
– Ты надолго к нам? Как твои дела? Как торговля? Что нового у брата-купца в Самаре? – сыпал вопросами Корзунов, усаживаясь за стол и снова наполняя наши рюмки.
– Сегодняшний мой визит – не
