Сердце Луваен дрогнуло в груди от печальных нот в вопросе Циннии. Красота не всегда была благословением. Свет свечи вспыхнул и осветил угол другой рамы, и они двинулись дальше. Луваен чуть не выронила свечу, когда увидела, кто на ней был изображен.

— Боги, — прошептала она.

— Ты узнаешь его? Кто это? Король? Знаменитый рыцарь? — голос Циннии повысился от волнения при восклицании сестры.

— Де Совтер, — пробормотала она.

Цинния ахнула:

— Ты уверена?

— Да, — как Цинния была ослеплена портретом Изабо, так и Луваен была очарована портретом Балларда.

Это был Баллард де Совтер — в этом она не сомневалась, но Баллард до потока, до странных отметин, запавших глаз и бледной кожи. До того, как страдание вылепило глубокие морщины и скобки в уголках его глаз и рта. Черты его лица тогда были такими же непреклонными, как и сейчас, но они были окрашены в блестящие тона человека, живущего на солнце. Даже его волосы — на картине было больше копоти, чем на олове — блестели красноватыми бликами. В отличие от портретов его жены и ребенка, эта работа была в полный рост. Художник изобразил его стоящим в доспехах. В одной руке он держал меч, а в другой — поводья чалого скакуна в лёгких доспехах.

Она видела семейные портреты, написанные в подобном стиле в домах менее знатных людей. Эти мужчины пережили больше действий в конторе или в постели своих любовниц, чем на поле боя, но было популярно изображать себя рыцарем, воином древности, одетым в доспехи с гарцующим жеребцом, чтобы отправиться на славу войны. На этом портрете были изображены конь и воин, но на этом сходство заканчивалось. Вместо позы с зелеными полями или драпировками из гобеленов, свисающими с боковых столиков на заднем плане, художник нарисовал Балларда так, как будто он только что вышел на битву. Доспехи не были полной упряжью из пластин. Вместо этого он носил кольчугу длиной до колен сверху мягкой стеганки с черно-серым плащом поверх них. В одной руке он держал меч, и Луваен подозревала, что клинок был не опорой, а оружием, из-за которого от рук его владельца текли реки крови. Баллард уставился на зрителя, словно ему не терпелось покончить с подобной чепухой, и эти тёмные глаза горели безжалостностью, которая рассказывала историю не о славе войны, а о её жестокости.

Цинния вздрогнула:

— Он сильно изменился со времен этого портрета?

— Дикая магия немного изменила его. Покрытый шрамами, он побледнел. Он здесь моложе, и волосы у него темнее. Но ты всё равно узнаешь его.

— И теперь у него есть когти.

Луваен усмехнулась.

— У него есть когти, но я отлично их подстригла. Может быть, теперь ты сможешь взглянуть на него.

Цинния скрестила руки на груди:

— Я не хотела тебя обидеть.

— Знаю, — Луваен почувствовала невысказанный вопрос и использовала свечу, чтобы осветить лицо сестры. — Что?

Девушка выгнула бровь:

— Я думаю, он тебе уже нравится, Лу.

Глаза Луваен сузились. Милостивые боги, последнее, что ей было нужно, это чтобы её сестра пыталась играть в сваху.

— Он был хорошим хозяином для нас.

— Это всё? Он просто хороший хозяин? — Цинния подозрительно посмотрела на неё. — Больше ничего?

— Нет. Почему такие вопросы?

Цинния пожала плечами:

— Мне просто интересно, — Луваен вздохнула с облегчением, когда она снова обратила своё внимание на портрет. — Не такой красивый, как Гэвин, но в нём есть что-то особенное. Я бы не хотела переходить дорогу такому человеку.

Луваен проследила за её взглядом.

— Ни один мудрый человек не стал бы этого делать, — она передала свечу обратно Циннии. — Нам лучше разойтись по комнатам. Уже поздно, и я промерзла до костей.

У двери Циннии Луваен обняла сестру и поцеловала её в лоб.

— Ты знаешь, что я люблю тебя, да?

Цинния крепко обняла её в ответ.

— Да, и я тоже тебя люблю. Я просто хочу, чтобы ты доверяла мне так же сильно, как любишь меня.

Луваен погладила рукой толстую косу девушки.

— Это мой недостаток, — сказала она. — Я заключу с тобой сделку. Даруй мне своё терпение, и я тебе — свою веру.

Цинния усмехнулась:

— Почему-то я думаю, что мою часть сделки будет легче выполнить, чем твою, но я согласна.

Следуя духу их сделки, Луваен не стала ждать в холле, пока Цинния войдёт в свою комнату, а первая проскользнула в свою. Огонь в камине догорел, и она разожгла его кочергой. Её зубы стучали так сильно, что у неё разболелась голова, когда она одевалась перед сном. Простыни были как лёд, и она съежилась под горой одеял, дрожа, пока тепло её тела не прогнало холод. Ей повезёт, если она заснёт до рассвета. Каждый раз, закрывая глаза, она видела одного мужчину и два лица — молодого Балларда, ещё не обезображенного, но с таким холодным видом, что у неё по коже бежали мурашки, и Балларда настоящего. Не такой холодный, но гораздо более изувеченный и с той же мощной аурой, запечатлённой на портрете.

Она вспомнила ощущение его тела под своими руками, холодное кружево виноградных лоз и символов, перемежающихся участками горячей кожи, острые углы его скул и гладкость бровей. Его волосы были густыми, мягкие тёмные волны переплетались с более грубыми серебряными. Луваен вздохнула и зарылась поглубже под одеяла, гадая, каково это — чувствовать его рядом с собой. Если бы его тело было таким же горячим, как кожа его лица и шеи, она бы согрелась в мгновение ока.

— Безумие, — она ударила головой по подушке, отказываясь больше думать о возможности такого сценария.

Я в аду, сказал он голосом, почти таким же измученным, как крики, которые она однажды слышала от него в камере.

Он был не один.