— Чего?

— Подумай об этом, — сказал я. — Лидерство сегодня — это не то, чем оно было вчера. Сегодня лидеру нужен целый комплекс различных качеств: не просто ориентированность на результат, внимание к внутренней эмоциональной динамике сотрудников, но также холистическое знание нашей интерактивной социокультурной, основанной на личном опыте, экономики. И понимание ее фундаментальной важности на всех уровнях подвижной эмпатии в парадигме межличностной философии лидерства.

Я и вообразить себе не мог, что когда-нибудь стану все это повторять, но в ту минуту я понял, что в неоплатном долгу перед своим бывшим боссом Перттиля, годами заставлявшим меня слушать подобную ахинею. Слова Перттиля лились с моих губ, как будто кто-то нажал кнопку «Пуск».

— Я хочу…

— Быть исполнительным директором, — кивнул я. — Но прежде, как глава компании, я хочу быть уверенным, что у тебя есть необходимые внутренние, внешние и эмоциональные навыки для этой работы. Советую тебе посетить хотя бы один, а лучше два-три специальных тренинга. Я хочу, чтобы ты нарисовал собственную карту эмоций, нашел свой собственный клад позитива, который научит тебя распознавать весь спектр глубоких эмоций и в себе и в других. Только тогда ты будешь способен привести свою команду к вершине успеха.

Взгляд Кристиана уплыл к другому концу Парка.

— Способен ли ты оценить дар уникальной истории эмоционального успеха твоей команды?

— Чего?

— Это необходимая часть рабочей жизни в наши дни, — сказал я, почти слыша голос Перттиля и с трудом преодолевая отвращение. — Твоя сила может найтись в той зоне, откуда более слабого человека унесет потоком. Это превратит тебя в безопасную эмоциональную гавань. Когда сила и слабость координируются, из них возникает коллективная синергия, создающая успешное эмпатическое процветание.

Я видел, что Кристиан не понял ни единого слова. Но понимать здесь было нечего. Даже я не знал, о чем говорю. Дети вокруг нас. Скоро поезд двинется.

— Наверное, лучше всего будет, если ты рассмотришь разные тренинговые опции, а затем мы вместе выберем наиболее подходящую для тебя. Помни: как минимум, два разных курса.

И я пошел прочь. Взглянув через плечо, я увидел, что Кристиан толкает Комодский паровоз.

Вернувшись в кабинет, я еще немного поработал. В комнате по-прежнему витал дух Юхани. Даже на двери красовалась табличка с его именем. Я просил Кристиана сменить табличку, но он пока этого не сделал. С прочим ремонтом он разбирается быстро, но до этого у него пока не дошли руки. Я догадывался почему. Я поставил на стол свой новый ноутбук и убрал компьютер Юхани. Слева от ноутбука лежала стопка моих бумаг, справа — распечатки муралов Лауры Хеланто.

Вскоре я осознал, что занят чем-то необычным. (На самом деле все, чем я занимался в последние дни, казалось необычным.) Каждый раз, заканчивая какое-то требующее напряжения дело, я брал распечатки фресок и какое-то время просто на них смотрел. Как будто любование ими служило мне наградой за работу. Это представлялось мне совершенно логичным и одновременно, как я уже не раз заставлял себя признать, полностью безумным. Я не мог найти ни единого рационального объяснения своему поведению. Я смотрел на изображения и… Просто получал удовольствие от того, что смотрю на них. Ради них самих. Вот и все. Больше в этом ничего не было. Но ведь так не бывает.

Я актуарий.

Я знаю, что так не бывает.

7

Сидя в электричке, я подсчитал, что если поезд прибудет на Центральный вокзал вовремя, то до встречи с Лаурой Хеланто в «Атенеуме» у меня будет по две с половиной минуты на каждую выдающуюся картину и по тридцать секунд на каждую из остальных. Этого вполне должно хватить, думал я, глядя на мелькающий за окном осенний пейзаж. День стоял туманный, и ландшафт, прежде мелькавший перед глазами как пестрое одеяло, подернулся темной дымкой, словно на одеяло наложили темную заплату. В вагоне было почти пусто, и я слышал только перестук колес. Все это помогало вернуться к реальности, как будто части головоломки складывались сами собой, движимые какой-то невидимой и неукротимой силой.

Я понимал, что покинул кабинет до конца рабочего дня, и сознание этого отзывалось во мне горечью. Делать так нехорошо и неправильно. Но муралы Лауры с каждой минутой все больше захватывали мои мысли. Почему они мне так нравятся? Наверняка все дело в этом самом искусстве — области человеческой деятельности, которая совершенно мне не известна. С которой я не сталкивался — до сегодняшнего дня.

Опыт научил меня: если что-то беспокоит, надо разложить проблему на составные части, произвести расчеты и проанализировать результат. Я в принципе не сомневался, что комната, полная старых картин, ничем не отличается от любых других комнат. Я знал, что большинство из них изображают пейзажи и людей, как правило, в реалистичном стиле. А это означало, что в них присутствуют такие параметры, как размеры, перспектива и расстояния — конкретные, легко определяемые характеристики. В прошлом мне доводилось производить и более сложные вычисления.

Я сошел с электрички. С неба сыпала мелкая морось, как будто наверху кто-то никак не мог решить: стоит насылать дождь или нет. На платформе в час пик была толкотня. Стараясь ни на кого не налететь, я прошел через здание вокзала, миновал две улицы и оказался возле «Атенеума» — первые за почти тридцать лет. Здесь царили тишина и покой. Я купил билет и комплект наушников и спросил кассира, на сколько времени рассчитана запись, но кассир — желтоволосая особа в овальных очках — не смогла дать мне точный ответ. Промычав нечто невразумительное, она все же сообщила, что, по ее оценкам, информация по каждому залу занимает от тридцати секунд до… э-э… минут пяти. Наверное. Надеюсь, подумал я, что лекции по искусству читает не она. Слишком долго выслушивать чьи-то приблизительные догадки было бы слишком расточительно. Я поблагодарил кассира и ступил на лестницу, ведущую в зал, когда она крикнула мне:

— Здесь есть еще особая выставка!

Я поинтересовался, что она имеет в виду под термином «особая».

— Моне, — сказала она и снова что-то залопотала.

На этот раз я не стал ждать и прервал ее.

— Я хочу увидеть каждое произведение искусства в этом здании, — твердо заявил я. — Поэтому я здесь.

Она посмотрела на меня с любопытством и протянула мне еще один билет — к счастью, молча.