Шрифт:
Закладка:
Второй реме, как бы вняв увещеваниям, встал и обошел стол, приближаясь к Милову. Был он, пожалуй, на голову выше и соответственно шире в плечах. Мощный был технет, но, насколько Милов успел заметить, ремсы все были такими — наверное, их выполняли по специальной программе. Когда до Милова оставалось шага три, реме вдруг остановился.
— Нет, право же, я по-прежнему боюсь. Он все-таки очень злой, этот технет, зол и угрюм, он вовсе не добрый. Я отсюда прямо носом чую, какой он бяка. Пожалуй, не стану я к нему приближаться. Что вы на это скажете?
— Вы же добры от природы, — ответил на это первый. — И, не сомневаюсь, справитесь со своим страхом, чтобы сделать благо этому нашему бедному, несчастному собрату… Смотрите-ка, он даже и не удивляется!
— Сейчас удивится, — пообещал второй реме.
И, сделав еще шаг вперед, нанес Милову мгновенный правый боковой в челюсть. То был нокаутирующий удар.
Потолок вдруг встал перед глазами, вспыхнул и превратился в галактику. Милов, не сгибаясь, рухнул на пол. Стало тихо и темно. Только негромко и густо шумело в ушах.
— Пожалуй, он и в самом деле удивился, — еще успел услышать он, выключаясь.
4
(122 часа до)
Милов открыл глаза и тут же зажмурился от яркого света. Освещение, однако, было не таким, как перед ударом в челюсть; тогда преобладали розоватые тона, теперь же — ему показалось — свет был скорее белым, не столь угрожающим. Но всё равно слепил, так что Милов не стал больше поднимать веки, и лежал неподвижно, стараясь понять, что же с ним произошло. Видимо, его всё-таки встряхнули, как и собирались. Основательно, надо сказать, встряхнули. Он начал ощупывать зубы кончиком языка. Нет, кажется, сохранились и протезы, и то, на чем они держались; удар был нанесен со знанием дела — чтобы не усугубить неисправности технета, но всего лишь поставить его мозги на место. Ну и как, поставил? Аргумент, конечно, убедительный, но к чему-то подобному Милов был психологически готов заранее, когда продумывал варианты. Да и вообще ясно было: раз технеты — всего лишь искусственные устройства, то ни о каком гуманизме действительно и речи быть не могло. С механизмом обращаются в зависимости от обстоятельств: можно ключом, но не исключается и зубило. Кажется, после этого меня еще куда-то переместили, — подумал он, все еще не открывая глаз. — Ладно, полежим еще, прислушаемся к обстановке; пока ничего другого — только прислушиваться…
Он вслушался. Он был тут явно не один: тишину нарушали какие-то шорохи, чье-то дыхание. Потом прозвучал голос:
— Нет, ничего… Так вот, это было, значит, как раз перед превенцией, и у него стали уже, как водится, наступать странности. Знаете, как это бывает у неустойчивых: стал воображать себя человеком. Ну и сразу, конечно, выпадать из ритма. А к тому времени познакомился он с одной приятственной технюлей, и вместо нормальной технологии стал вести себя, как человек: ну, вздохи там, туманные разговоры, цветочки…
— Это надо еще ухитриться, найти цветочки, — вставил кто-то другой.
— А меня от таких с души воротит, — это был уже третий голос. — Ты знаешь, что ты — технет, самое совершенное существо в мире, и подражать людям хоть в чем-нибудь — позорно. Я бы за такие цветочки не то, что в лес — я бы в горы загонял, без ограничения времени, пусть повкалывает на расплав, тогда поймет, каким должно быть технету.
— Жаль только — гор у нас нет, — сказал второй — не особо, впрочем, грустным голосом.
— Будут, не беспокойся, — проговорил третий. — Будущее за нами. Горы, океаны — всё будет.
— Ты что ремонтируешь-то? — спросил второй после паузы. — Вроде бы у тебя всё в порядке, а?
— Я уж превенции не пропущу, за это можешь быть спокоен. У меня другое: плохо держат тормоза.
— Въехал кому-нибудь в верхнюю панель, так я понимаю?
— Так получилось. Тоже был такой — ретроход. Я ему долго втолковывал: твои, мол, любимые люди произошли от обезьяны, а мы произошли от людей, значит люди для нас — вроде обезьяны, достойно ли хоть в чем-нибудь им уподобляться? Мало ли что — своей знати у нас не было, королей всяких, да и государства тоже — зато всё будет! А он вместо того, чтобы провернуть это через свои шарики, мне кричит: ты, мол, ничего не понимаешь! Будь я в полном порядке, я, возможно, и стерпел бы, да вот — тормоза не сдержали, я ему и поднес, так что он в момент вырубился…
— Вроде вот этого, — сказал первый голос. — Два часа не может включиться.
— Это Куза, его почерк, — сказал второй.
— Пробовал, что ли?
— Может, и пробовал, если знаю. Может, и пробовал.
— Шевелится, — сказал первый.
— Нет, Куза насмерть не бьет, — сказал второй. — Он умеет.
— Ты мне смотри, — предупреждающе предостерег третий голос. — Я ведь сказал: у меня тормоза не держат.
— А что такого?
— Насмерть — это людской оборот. Мы, технеты, так не говорим. Мы не умираем, к твоему сведению. Мы изнашиваемся, и нас отключают. Мы не люди — раз и навсегда!
— А ты с этим не ко мне обращайся, — возразил второй.
— Верно, — сказал и первый. — Разве мы виноваты?
— Кто же еще? — сказал третий.
— Вычислить нетрудно. Сколько циклов назад было провозглашено Совершенство?
— А хрен его знает, — сказал третий. — Никогда не спрашивал. Технет не живет вчерашним днем. Для технета нет понятия «вчера».
— Ну, это каждый знает. Так вот, могу тебе напомнить: двенадцать циклов назад.
— Теперь мне ясно, — сказал третий, — почему ты здесь оказался.
— А я и не скрываю. Ну да, у меня открылось обратное мышление. Мне на экспертизе растолковали: потому, что попал под сильное облучение. Там, где я был, хранятся какие-то такие штуки, точнее не знаю. Разлад, конечно, но устранимый. Исправят, и я снова не буду знать. Но пока еще знаю. Двенадцать орбит назад. И по тогдашнему Провозглашению Совершенство должно было быть уже сегодня. И люди во всем мире признали бы нашу неотвратимость. А что мы сегодня делаем? Чудеса? Да ничего подобного — перетаскиваем через кордон краденую медяшку и продаем тем же людям, только за другую границу. И люди поэтому нас всерьез не принимают. Потому что ничего, кроме контрабанды, от нас не видят.
«Интересная информация», — подумал Милов, внимательно прислушивавшийся к разговору.
— Как же не видят? — не согласился третий.
— А потому, что, кроме этого, видеть и нечего.
