Шрифт:
Закладка:
Доставившие его успели уже доложить обстоятельства задержания и вышли. Сесть Милову не предложили. Оба розовых разглядывали его, как ему показалось, с интересом. Он, как и полагалось, смотрел прямо перед собой, стараясь моргать пореже. Красноватая стена была гладкой и пустой, не за что было зацепиться взглядом, но он мысленно провел на ней две диагонали и старался удерживать взгляд в точке их пересечения.
Так — без звука, без движения — прошла минута, другая, третья… Очень хотелось двигаться, переступить хотя бы с ноги на ногу, пошевелить руками… Он заставлял себя стоять неподвижно. Чтобы отвлечь себя, принялся вспоминать стихи, любимые в юности, и другие — что узнал позже. Но стихи не шли на ум, хотя сами поиски помогали не ощущать так остро молчание и неподвижность.
Видимо, это было какой-то формой проверки, своего рода тестом. Возможно, Милов его выдержал. Он уже не мог бы сказать, сколько минут протекло (удивился бы, услышав, что ровно пять, вовсе не полчаса, как он был уверен), когда один из розовых ремсов (он полагал, что попал, наконец, к ним) разбил, наконец, лед молчания. У него оказался негромкий, приятный голос. И обратился реме не к Милову, как можно было ожидать, а к своему не менее розовому коллеге.
— Прямо идеальный технет, — сказал он, и Милов не уловил в его тоне иронии, хотя понимать эти слова надо было, по всей вероятности, именно иронически. — Как держит плоскость — просто залюбоваться можно. Вы согласны, коллега?
Второй поджал ровные, в ниточку, губы.
— Чересчур убедительно для разлаженного технета, — откликнулся он. — Так что могут возникнуть даже некоторые сомнения. Может, он просто лепит горбатого к стенке?
— Сомнения в том — действительно ли он неисправен? Или в другом: вообще технет ли он? Но и то, и другое не составляет проблемы. Когда его разберут, это станет видно. Хотя вы, быть может, думаете, что возможно обойтись без разборки?
«Интересно, — мельком подумал Милов — тут они обращаются друг к другу на „вы“, не то, что технеты на улице. Видимо, единство расы здесь не менее условно, чем в любой другой точке планеты…»
— А что же с ним еще делать? — ответил второй. Голос его был бесцветным, без интонаций. — Он почти сутки уклонялся от явки. Разлад четвертой степени. Ремонтировать его — потеря времени. Да и утрата невелика. Примитивный технет, черный. Уровень сложности неотличим от нуля. Если бы тут было что-то интересное, им, возможно, заинтересовался бы Клеврец. А так — ерунда, примитив. Самое большее — мешок для отработки приемов.
«Клеврец? Он назвал имя — Клеврец? Не может быть! Но ведь Клеврец был начальником отдела в… Еще тогда, при людях, еще даже до Каспарии… Неужели?.. Или просто совпадение? Или заимствовано только имя — в силу подражательного инстинкта? Клеврец! Ну, что они там дальше?..»
Двое как ни в чем не бывало продолжали свой разговор:
— Ну, положим, это ведь он только сейчас такой, а вообще-то — технет городской, с нашим, столичным индексом, так что в прошлом наверняка имел важную функцию. Назови свой основной смысл, технет!
Переход от спокойного тона к раскатистому приказному, почти крику, был настолько неожиданным, что Милов не удержался и вздрогнул. Он сразу же испугался того, что вздрогнул, и страх этот — растительный, неосознанный — заставил его пропустить то мгновение, в которое надо было дать ответ: на такие вопросы откликаются, не думая. Опоздал; и теперь оставалось только молчать — молчать, что бы там ни было и чем бы ни грозило.
— Онемел, а? — сказал первый реме своему коллеге, когда протекло не менее минуты в полной тишине. — Бедный, бедный технет. У него даже речь отключилась, вот ведь как далеко зашел разлад. Пятая степень. Неужели же мы так и не узнаем, какой была его основная функция?
— Да ну, — все так же лениво-безразлично отозвался собеседник. — Номер есть, запросим картотеку, и все будет яснее ясного.
— Конечно, мы так и сделаем, и незамедлительно. Но, коллега, как же тяжел и неблагодарен наш труд! Даже удовлетворить наше невинное любопытство из первоисточника мы не имеем возможности! Нет, положительно я буду просить, чтобы меня переналадили на что-нибудь другое. Займусь вопросами снабжения, или финансами, например — разве плохое занятие в наши прагматические времена?
На этот раз Милов не вздрогнул — он просто не очень внимательно вслушивался в разговор, переживая недавнюю оплошность, и не сразу оценил многозначительный намек. Кроме того, ему сейчас вообще ни на что не следовало реагировать: если уж он разлажен до пятой степени, то и придется держаться такой версии. Какой бы нелепой она ни казалась. Хуже всего — менять версии на ходу.
— Речь нарушена, — сказал второй вместо того, чтобы высказать коллеге сочувствие по поводу их общей нелегкой судьбы. — Но восприятие работает. Глаза-то у него живут. Да еще как весело! Прямо прыгают и скачут. Значит, разлад не в центре. Какой-то периферийный разладик речи. Такой, случается, проходит, если технета немного встряхнуть — что-то там заскочило, а от сотрясения оно и встанет на место. Как вы относитесь к такому способу, коллега?
— Да, так бывает, вы совершенно правы, — поддержал первый. — Легкая встряска порой делает чудеса. Молчит технет, молчит, а потом вдруг начинает разговаривать, даже не говорит, а поёт, да еще с такой охотой — потом просто не заставишь замолчать.
— Я бы встряхнул его, — сказал второй, изображая нерешительность, — но что-то я его боюсь. Поверите ли, коллега — просто страшно приблизиться. Какой-то угрюмый, тяжелый технет. От того, что мы вернем ему речь, ему вряд ли станет легче. Нет, мне действительно страшно…
— Ну-ну, что вы, — успокоил его первый. — Он хороший, добрый технет, только немного разладился, и он не сделает вам ничего плохого. Он искренне хочет, чтобы всё стало ясным и чтобы ни у кого не возникало липших забот. Нет, нет, коллега, уверяю вас — он сам чрезвычайно озабочен тем, что с ним происходит, и если так настойчиво уклонялся от встречи с нами, то, конечно же, лишь потому, что не хотел печалить нас своим невеселым видом. Он заботился о нашем спокойствии, коллега, так что придется, хотите вы или нет, даже поблагодарить его за это. Он —
