«Вот ни хрена ж себе, как тут Леночка… себя поставила?! Чего-то мне… и самому уже как-то… не по себе от такого испуга и искреннего раскаяния девочки! Надо как-то… сбивать накал страстей. Жалко этого мышонка!».

- Государыня! Кормилица наша! Краса ненаглядная! Не вели казнить, вели слово молвить! – Косов бухнулся на колени, и вытянув руки вперед, припал к полу.

- Та-а-а-к… с тобой, скоморох, я сейчас разберусь! А ты… мерзавка неблагодарная… поди прочь! После поговорим! – Косов услышал, как всхлипнула Танька и хлопнула дверь. Но продолжал лежать «ниц» и не шевелился…

Каблучки процокали вперед-назад, остановились возле его головы. Иван чуть повернул голову, приоткрыл глаза.

«Какие у нее изящные лодыжки! И голень такая… красивая!».

- И что с тобой делать? – уже другим тоном спросила Завадская.

- Может… понять и простить? – «Саша… Шугик... Александ-г-г Бог-годач!»

- Вставай… клоун!

Поднимаясь, он отряхнул колени, и посмотрев на нее, улыбнулся:

- Знаешь, Лен… Не перестаю тебе удивляться! Ты… ты такая красивая!

- Ваня! А ты… козел!

- Я знаю… что уж теперь…, - и потом, шёпотом, - Лен! Я так соскучился! И так хочу тебя!

- Ага… так хочешь, что обжимаешься со всякими малолетками!

- Ну-у-у… так получилось. Пришел к тебе… тебя – нет. А Танюшка – она такая… интересная и славная! Ты только не казни уж ее… сильно! Правда же - ничего не было! Поболтали, покурили, ну... поцеловались разок!

Он подошел к женщине, обнял ее за попу, и прислонившись к волосам, глубоко вдохнул ее запах.

- А-а-а-х-х… какая ты!

Завадская, чуть помедлив, обняла его:

- Ну вот как… на тебя обижаться, а? – и негромко, тоже на ухо, - Я тоже соскучилась, а ты все не идешь, и не идешь!

Потом она потянулась к его губам,

— Вот я себе, Ваня, удивляюсь! Ну как я тебя терплю, а?

- Может потому, что тебе хорошо со мной? А уж мне-то как… с тобой!

Он сделал шаг вперед, намереваясь вновь обнять ее.

Она придержала его рукой, отстраняя от себя:

- Точно ничего не было?

- Да точно, точно! Ну, Лен, ну ты сама посмотри - она же писюха еще, как с ней...

- Писюха..., - протянула все еще недоверчиво Завадская, - тут этих писюх... полно! И творят они периодически... взрослыми себя считают! Да и с тобой, Ваня… не соскучишься. Чего к тебе все девки льнут? Не успеешь отвернуться... а уже от кого отмахиваться приходиться!

- Так… на том и стоим, Леночка! Это потому, что я - обаятельный! Разве нет?

- Кобель ты... Обаятельный!

- Согласен! И готов повиниться! Вот прямо хоть сейчас! И столько раз – сколько захочешь! И даже – как захочешь! Я правда шел к тебе, Лен!

- Ох и наглец! Ну до чего же… наглец!

- Но признайся, красавица, ведь это тебе и нравится? – он снова обнял ее.

Елена принюхалась к нему:

- Вот! От тебя сейчас этой... писюхой пахнет! Обнимались, говоришь?

- Да правда, Лен! Только обнимались, да поцеловались разок!

Косов обнял Елену, преодолев несильное сопротивление:

- Отстань от меня! И руки убери!

Но Косов не убрал рук. Он с силой прижал женщину к себе и поцеловал ее. Долго. Поначалу сильное ее сопротивление стало уменьшаться… уменьшаться… стихать… И вот уже она сама его обнимает и целует.

- Сволочь же ты… Ванечка! Тут ждешь, ждешь его… А он каких-то малолеток тискает!

- Ошибся… не удержался.

«Сознаю свою вину. Меру. Степень. Глубину.

И прошу меня отправить на текущую войну!

Нет войны? Я все приму! Ссылку, каторгу, тюрьму…

Но желательно в июле, и желательно в Крыму!».

Завадская фыркнула ему в ухо:

- Скотина! Талантливая…

Он собирался углубить раскаяние, делом доказать свое исправление… Но тут за стенкой… что-то зашуршало и даже негромко… брякнуло. Косов был готов поклясться, что это была дужка ведра.

«Вот как? Это что же… Танечка уже отошла от испуга? Или и не пугалась вовсе? Играла так? Какой талант пропадает!».

Он продолжил ласкать подругу, и даже юбку уже немного приподнял, но… на ушко ей, совсем тихо:

- Ты только… не кричи, и не говори ничего громко, хорошо?

Заинтригованная Елена, отодвинулась удивленно и кивнула. Он снова стал ее целовать, и приподнимать юбку, наглаживая по ногам, а сам, в перерывах между поцелуями, шептал:

- Тут в стене… дырочка есть. Кое кто признался… что подглядывал, как мы… тогда с тобой… И, говорит, так ей понравилось увиденное, что она так завидовала тебе… что не удержалась.

Завадская, к счастью, оправдала его ожидания, и вовсе не стала возмущаться, хотя была очень удивлена. Продолжая отвечать на его поцелуи, поощряя его руки, сама наглаживала его… ниже пояса. Дослушала, а потом не удержалась и фыркнув, расхохоталась!

- Ой… не могу! Что, правда, что ли? Вот же… нахалка! Так… ну-ка постой, дружок. Танька, сучка! – уже довольно громко.

За стенкой было тихо. Мышка затаилась.

- Танька! Не зли меня! Ну-ка, отзовись!

«А в ответ – тишина!».

Елена приблизила губы к его уху:

- Может тебе показалось? Может там нет никого?

- Нет… шорохи были и… брякнуло потом…

- Танька! Слышишь меня! Хуже будет!

Шорох раздался снова…

- Не вздумай убегать! Я знаю, что ты здесь! А ну-ка… нахалка! Иди сюда!

Послышался отчетливый бряк, потом снова шорох.

- Иди сюда… я сказала!

Снова шорох. Потом чуть слышно скрипнула дверь склада, и в узкую щелку «просочилась» балеринка. Встала у двери, понурилась. Но кинула взгляд на Косова, и губы чуть шевельнулись: «Предатель!».

«Вот дурочка! Я ж наоборот – вытаскиваю ее!».

В ответ он незаметно подмигнул Тане.

- Ты, Танечка, я вижу совсем обнаглела. Помогаешь тебе… помогаешь. А ты… вон – подглядываешь. А еще и мужчину моего с толку сбивать решила?

- Да… я… я же… я только разок… попробовать... хотела. Леночка Георгивна! Ну что я… не понимаю, что ли… как Вы ко мне! Все я понимаю… Я же только…

И балеринка заплакала.

У Косова сжалось сердце – «Ну жалко же ее! Ой как жалко! Как котенка!».

- Лен! – начал он.

Завадская подняла руку, призывая молчать.

«Ну что… помолчим… Педагогический процесс, значит. Я же не знаю, всех этих местных «заморочек».

Но и просто стоять, смотреть, как девчонка рыдает, ему было не по себе.

- Лен! – позвал он шёпотом.