Шрифт:
Закладка:
Отряд начал раскладывать лагерь. Хаджар обходился малым — шкура обезьяны надежно берегла его от холода. Завернувшись в нее, генерал уселся на снег под дерево. Вполне комфортно и не обременен палатками и шатрами.
Солдаты такой роскошью, как накидка из шкуры белой обезьяны, похвастаться не могли. Им были необходимы костры, палатки и теплые покрывала. И вот если с последними требованиями проблем не возникало, то костер…
Семеро отправились на поиски подходящего, не слишком мокрого или оледенелого хвороста. Спустя полчаса, когда О’Шекл уже начал волноваться, в лагерь вернулись трое. Уходили они молодыми парнями, на чьи волосы природа щедро пролила черных чернил. Вернулись едва ли не седовласыми.
Только спустя еще час отпаивания чаем на травах, они смогли рассказать, что произошло. По их словам, они спокойно собирали хворост, а затем поднялся буран. И в этом буране появилось несколько призрачных женских фигур. Такой красоты, что солдаты были готовы продать им свои души, лишь бы коснуться их тел.
Четверым это сделать удалось. Но стоило им войти в буран, как тот тут же исчез, оставив после себя четыре ледяных изваяния.
Хаджар немедленно в одиночку отправился на поиски этих “ледяных скульптур”. Когда он обнаружил их, то понял, отчего поседели солдаты. На лицах, закованных в синий лед, застыла маска ужаса, подобного которому Хаджар еще не видел.
Возможно, если бы он вглядывался в лица погибших еще с мгновение, то и его волосы поседели бы от страха. И это учитывая, что напугать драконье сердце было весьма и весьма непросто.
Хаджар разбил клинком изваяния, а остатки зарыл в сугробы. В итоге, вернувшись в лагерь, он сказал, что не нашел тел. Видимо, их забрал с собой буран. Все, кроме трех выживших, поверили. Те же, догадавшись о правде, лишь благодарно кивнули.
На второй день отряд потерял еще двоих. Их сожрал выползший из снега огромный Ледяной питон. Мерзкая семиметровая змея с ядовитым укусом. Вот только яд ее замораживал человека изнутри. От криков укушенных той ночью большая часть отряда не могла уснуть. И не потому, что кричали где-то рядом, а потому, что сложно было забыть, как орет человек, который чувствует, как его кровь хрустит в его леденеющих венах.
Третий день прошел спокойно. Но лишь чтобы смениться четвертым, одним из самых страшных. В этот день Хаджар понял, что он все еще стоит лишь в самом начале пути развития.
На пути идущего вглубь леса отряда поднялся буран. Завопили от ужаса трое поседевших солдат. Остальные тут же похватались за оружие, а артиллеристы подожгли фитили ручных гранат-бомб. Вот только вместо прекрасных женщин из бурана вышли двое.
Двое мужчин с длинными белыми волосами, выглядывающими из-под шлемов, и ледяными лицами. В красивых доспехах из золота и белого металла, они держали в руках по короткому топору.
Хаджар тут же, спрыгнув с лошади, связал боем одного из них. Вот только сколько бы ни старался Хаджар, как бы ни был быстр и стремителен его клинок, как бы ни были сильны удары, рассекавшие десятки деревьев и вспарывающие землю, а снежный воин всегда оказывался чуточку, но сильнее.
Слышались взрывы. Крики людей. Шипел тающий снег, когда на него проливалась алая кровь. А затем вновь поднялся буран и два воина обернулись мириадами снежинок и исчезли.
Хаджар стоял невредимым, в то время как на снегу лежало ровно одиннадцать бездыханных тел.
Тем же вечером Хаджар собственноручно сократил численность отряда еще на пять человек.
Убравшись с поляны, на которой прошла схватка с неизведанным, отряд встал лагерем. Из ста двадцати уцелевших (теперь Хаджар считал уже и артиллеристов) две дюжины поставили в дозор. И столько же должно было их сменить спустя всего один час.
— Гиблое это место, — произнес кто-то у костра.
Хаджар, по обыкновению, сидел, закутавшись в накидку из обезьяньей шкуры. Он вслушивался в разговор солдат, но не преидавал ему особого значения. Его больше волновала собственная медитация.
После прохождения ступени трансформации смертной оболочки его путь развития вновь слегка изменился. Теперь поглощать энергию мира было куда проще, а образ спрятанного в реке духа меча вновь слегка приблизился. Меньше чем на толщину волоса новорожденного, но все же — приблизился.
— Верно говоришь, Партон, — поддакнул рядом. — Мы королевский отряд. Гвардия! А не егеря, которым задницы отмораживать надо!
— И уж точно не подписывались на войну с демоновыми призраками и ледяными тварями!
— Видят боги, — зазвучал третий голос, — генерал Берменгтон просто обманул всех на совете! Он решил избавиться от Безумного Генерала, а мы поляжем заодно!
По лагерю понеслась волна одобрительного гула, но она немедленно разбилась о рык лейтенанта.
— А ну заткнулись! — рявкнул О’Шекл. — Вы приносили присягу. Каждый из вас! Мы поклялись в верности королю! И приказ генерала Травеса — приказ самого короля! И если надо будет лечь костьми в этой богами забытой дыре — мы ляжем! Или вам захотелось иди к дому праотцев с клеймом бесчестия?
Гул сразу поулегся. Для воина в момент смерти не было страшнее участи, чем участь того, кого не пустят даже на порог дома праотцев. Те просто плюнут в лицо идущему. Прямо в клеймо, которое говорит о том, что воин умер без чести.
— Бесчестие? — зашипел некто Партон. Хаджар все еще сидел с закрытыми глазами и потому не видел происходящего. — А скажи мне, лейтенант, в чем здесь честь? Я бы рад схлестнуться в бою хоть с тысячей повстанцев. И пусть они меня хоть на куски порубают — я умру с улыбкой на лице. Но вот так… Умирать в снегу, во льду, от зубов неведомых тварей. Нет в этом никакой чести!
И вновь поднялся гул одобрительных выкриков. И на этот раз рев О’Шекла уже не смог подавить волну народного восстания. Все же страх — великая сила. А страх, который испытывает толпа, еще и неубиваемая сила. Ну, почти неубиваемая.
— Я ухожу! — сплюнул Партон. — Кто со мной?
На ноги успели подняться еще четверо. А затем поляна погрузилась в тишину. И лишь шипение тающего от крови снега нарушало ее. На снег упали пять пронзенных невидимыми клинками тел. В их стеклянных глазах навеки застыли непонимание и толика обиды.
