неприменимой и анахроничной. Главнокомандовавшие в Мировую войну располагали такими средствами лично влиять на ход операций, о каких не мог подозревать Мольтке-старший. Телефон и автомобиль давали возможность тесного личного общения с исполнителями, постоянного контроля событий и властного вмешательства полководца всякий раз, когда он замечал, что его план может быть сорванным превратным толкованием либо своеволием подчиненного.

Русская Ставка так же не осознала этого изменения условий войны, как не уразумел его Мольтке-младший, державшийся заветов своего дяди «яко слепой стены». Система отдачи «директив» привела германскую армию к поражению на Марне и дважды лишила нас победоносного окончания войны, помешав вывести из строя Австро-Венгрию в августе 1914-го и в мае – июне 1916 годов. Управление войсками издалека – будь то Мольтке-младший из Кобленца и Люксембурга или русская Ставка из Барановичей и Могилева – ведет в условиях современной войны к неизбежному поражению.

Методы 1866 и 1870 годов – отдача по телеграфу издалека «директив» – отжили свой век. Первым осознавшим это был генерал Жоффр. Оттого французское командование и было единственным, выдержавшим экзамен Мировой войны. Русской военной мысли, совращенной с национального своего пути, осознать это изменение не было дано. Благоговение перед Мольтке возводило его учение в степень непреложных догматов, а его методы считало извечными истинами.

Злополучные русские рационалисты не подозревали, что в открывшийся век чудес техники бессмертный образ Румянцева и его «Стой, ребята!» окажется куда более современным, чем образ «великого молчальника» в тиши своего кабинета за сотни верст от полей сражения! При условии, конечно, что это «Стой, ребята!» будет сказано не дрогнувшему под ятаганами гренадерскому каре, а потерявшим сердце либо сбитым с толку командующим армиями и командирам корпусов…

Стратегическая анархия, порожденная учреждением нелепых «фронтов» с их удельными князьями-главнокомандующими, не привела бы к добру даже при наличии во главе этих бессмысленных организмов даровитых военачальников. Окажись в России полководец – его талант был бы в значительной степени сведен на нет антиполководческим и глубоко порочным Положением о полевом управлении войск 1914 года.

Но полководца в России не нашлось. «Фронты» возглавили деятели маньчжурского и даже ниже маньчжурского уровня. Жилинский, Рузский, Иванов и Эверт могли погубить любую армию, свести на нет любую победу, обратить в катастрофу самую незначительную неудачу. Лучших мишений, лучших соломенных чучел для рубки Гинденбургу было невозможно желать – и прусский фельдмаршал всю свою удивительную карьеру построил на этих русских ничтожествах, пройдя по их головам, как по торцовой мостовой к высотам почестей и власти. Хуже всего было то, что при этом была брошена тень на ту безупречную репутацию, которой столетиями пользовались в мире российские войска. Этого позора Россия своим недостойным военачальникам никогда не простит.

Исключительно плохой подбор главнокомандовавших фронтами парализовывал работу командовавших армиями. Из их среды выдвинулся ряд способных и волевых военачальников – Лечицкий, Плеве, Гурко, Щербачев, Флуг, Радко-Дмитриев. Они еще не то дали бы, но что могли они сделать с такими главнокомандующими, как Иванов и Рузский! Их полководческое творчество было связано по рукам и ногам: генерал Флуг был, например, отрешен от армии за то, что посмел одержать победу вопреки штабу фронта, где Рузский и Бонч-Бруевич заранее полагали разыграть сражение вничью.

Удовлетворительно себя зарекомендовали Сахаров в Леш. Что касается отличных войсковых начальников – Радкевича, Горбатовского и особенно Каледина, – то пост командующего армией был создан явно не для них. Отдельно отметим генерала Ренненкампфа – способного и любимого всеми своими подчиненными военачальника. На его долю выпал тягчайший крест послужить козлом отпущения для двух преступно бездарных главнокомандовавших фронтом.

Остальные командовавшие армиями производили впечатление полной бесцветности. Плох был Безобразов. Еще хуже Рагоза. И совершенно невозможны слабодушный Самсонов и методичный Сивере. Руководство корпусами и дивизиями, за несколькими блестящими исключениями, было посредственно, несколько выровнявшись на второй год войны. Командиры полков, выступившие на войну, были, как правило, превосходны, и эту же характеристику можно дать всему нашему офицерству – как кадровому, так и прапорщикам первого года войны.

Отметим чрезвычайно вредное влияние Георгиевского статута 1913 года на войсковых начальников и войсковые штабы. Статут этот обратил орден Св. Георгия в средство для делания карьеры, связав с заветным белым крестиком несоразмерные служебные преимущества и материальные выгоды. Георгиевский статут 1913 года развратил армию (в первую очередь и больше всего – штабы дивизий). Он создал неслыханный карьеризм и узаконил лживые донесения, ставшие язвой Действовавшей армии.

Исключительно плохой подбор офицерского состава оперативной части Ставки (куда автоматически переключились «столоначальники» Главного управления Генерального штаба, никогда не видевшие боя и не знавшие строя) был причиной того, что опыт войны совершенно не был разработан и войска два года не получали никаких наставлений. В июле 1916 года Ставкой было разослано в войска первое с начала войны наставление о действиях пехоты в бою. Оно рекомендовало атаку густыми массами и совершенно упускало из вида наличие у противника пулеметов. Книжки эти остались в частях войск неразрезанными. Честь и слава тем безвестным строевым подполковникам и капитанам, и молодым офицерам Генерального штаба войсковых штабов, что, не ожидая ничьей указки, сами прорабатывали опыт боев, сами создавали свои уставы и наставления, нередко писанные собственною кровью… Они спасли армию от полного истребления.

В общем, подведя итоги нашему управлению войск, следует еще раз признать, что уроки Японской войны, оздоровившие русскую армию от взводных командиров до начальников дивизий, совершенно не пошли впрок нашему высшему командованию. Самоотверженная, как никогда еще в предыдущие войны, боевая работа войск им профанировалась и пропадала даром.

Наши победы были победами батальонных командиров. Наши поражения были поражениями главнокомандовавших. Вот причина той безотрадной обстановки, в которой протекло все участие России в Мировой войне.

* * *

И несмотря на эту безотрадную обстановку, преодолевая неслыханные препятствия, русская военная мысль продолжала работать. Работа эта вывела военное искусство из того тупика, в который его завела позиционная война. И русскому историку больно отметить, что этим творчеством воспользовались не вершители судеб русской армии, для которых военное искусство было закрытой книгой, а неприятель…

Это новое слово было сказано командиром VIII армейского корпуса генералом В. М. Драгомировым и вписано в историю военного искусства штыками подольцев и житомирцев 15 июля 1916 года под Кошевом.

Кошевское сражение составило в этой истории такую же эпоху, как Левктры, Канны, Моргартен, Рокруа, Полтава, Лейтен и Ульм. В тот же день искусство было поставлено на подобающее ему первое место, а техника подчинена тактике. И большим несчастием для русской армии было то, что замечательная инициатива Драгомирова не была надлежаще оценена и понята.

Но плагиаторский ум Людендорфа