Шрифт:
Закладка:
Пожалуй, Мустафа III – самый недооцененный правитель Порты, хотя он полностью восстановил город. 30 июля 1767 года падишах торжественно заложил первый камень в фундамент мечети Фатих – и жители Стамбула посчитали это хорошим знаком. Мечеть Фатих стала не только венцом реставрационных работ Мустафы, но и символом двойной победы османов: сначала над византийцами, а после – над разгневанной природой. Всего султан возвел три мечети (Фатих, Аязма[440] и Лалели), но ни одна из них не носит его имени. Сам Мустафа говорил: «Все мои мечети отобрали у меня. Одну присвоил себе имам, вторую – мой предок, а третью – юродивый».
Стамбульцы радовались недолго: 10–11 июля 1894 года их ждал смертельный сюрприз в виде нового масштабного землетрясения. Бóльшая часть Феодосиевых стен обвалилась. Кварталы вдоль побережья Золотого Рога и другие низинные районы затопило. Мосты через Халич очутились под водой. Последствия катастрофы вышли за пределы столицы: подземные толчки разрушили анатолийские города и деревни в радиусе 150 км от Стамбула.
В XX веке ситуация повторилась. 17 августа 1999 года – менее чем в 100 км от бывшей османской столицы – произошло мощное Измитское землетрясение. Горожане, помня о событиях минувших лет, испугались настолько, что это позволило Памуку говорить об исторической стамбульской боязни землетрясения. Люди держали наготове фонари, свистки и мобильные телефоны, чтобы при необходимости подать знак спасателям. Многие носили каски и ложились спать одетыми; у кого-то из окон свешивались веревки – все это позволяло быстро выбраться из здания. Некоторые стамбульцы сократили до минимума время посещения ванной и уборной; пары утратили интерес к любовным утехам – ибо не желали быть застигнутыми врасплох и погибнуть.
Плотная стихийная застройка Стамбула, причинившая городу столько бед, вызывала у западных путешественников отвращение. Европейцы привыкли к широким бульварам и проспектам, аккуратным паркам, чистым площадям и архитектурным доминантам в лице величественных дворцов и соборов. Османская столица являла совершенно иное зрелище. Частичная нумерация зданий в старых кварталах появилась лишь после пожара 1856 года – и сбитые с толку европейцы терялись в лабиринте средневековых улиц. Восторг, испытанный ими от лицезрения с моря восхитительной панорамы, сменялся раздражением.
«Город внутри не соответствует своему прекрасному внешнему облику», – пишет итальянский путешественник XVII века Пьетро делла Балле. По его мнению, Стамбул безобразен. Амичис сравнивает местные кварталы с театральным закулисьем: снаружи – прелестные декорации, внутри – мусор, уродство и убожество. «Я думаю, что нет другого города на земле, где красота может быть настолько иллюзорной, как в Константинополе», – сетует журналист. Американский писатель Герман Мелвилл также негативно отзывается о повседневной жизни Стамбула: «Жалкие домишки и грязные улочки… Следы варварства». Он вспоминает крохотные зарешеченные оконца, отсутствие указателей и прочие приметы нищеты – только из хибар выглядывают девушки, подобные лилиям и розам, растущим в разбитых горшках. Бродский награждает Стамбул совсем уж нелестными эпитетами: «Бред и ужас Востока. Пыльная катастрофа Азии». Кинг, изучающий метаморфозы, произошедшие с городом после двух мировых войн, отмечает, что прибытие в Стамбул по морю до сих является одним из самых соблазнительных и романтичных приключений в мире – но сопровождается разочарованием. Поэтому в 1910 году одному европейцу, приплывшему в османскую столицу на корабле, дали совет, как сохранить хорошее впечатление о Стамбуле: никогда не сходить на берег.
Неприглядный вид Стамбула объясним с юридической точки зрения: в его основе, помимо страха перед землетрясениями, лежит шариат. На Востоке право собственности исторически не подлежит ограничению. Например, в Бейруте стоят заброшенные особняки, хозяева которых уехали из Ливана в годы гражданской войны (1975–1990) и не вернулись. Законодательство запрещает делать что-либо с недвижимостью без физического присутствия ее владельца. Аналогичная ситуация имела место и в османской столице: шариат не знает ни института сервитута, присущего романо-германской правовой семье, ни единых для всех законов, характерных для государств англосаксонского мира.
Кроме того, вплоть до 1839 года за порядком в жилых кварталах Стамбула следил имам местной мечети. Он выполнял функции квартального старосты и обладал широкими административными полномочиями. Желавший поселиться в махалле должен был получить разрешение имама. Естественно, имам требовал от горожан соблюдения шариата, в соответствии с которым собственник мог без зазрения совести перекрыть улицу и построить дом. Стамбул и другие мусульманские города Ближнего Востока росли стихийно, без соблюдения каких-либо пожарных и санитарных правил.
Ислам сыграл значительную роль как в совокупности с правом, так и сам по себе. Страхование считалось богохульством – стамбульцы не понимали его юридической природы и социального значения. Если Аллах пожелал, чтобы дом сгорел, то негоже искать личную выгоду или требовать компенсацию.
Перечисленные обстоятельства, наряду с пожарами, провоцировали эпидемии. Население Стамбула регулярно уменьшалось из-за инфекционных заболеваний – даже в сказках «Тысячи и одной ночи» Юнан (царь земли Румана[441]) болен проказой. Первая в истории пандемия чумы (540–541) началась при Юстиниане I и получила название «Юстинианова чума». Очаг эпидемии находился в египетском городе Пелузий на востоке дельты Нила. Вскоре возбудитель болезни по средиземноморским торговым каналам попал в Константинополь, откуда распространился на северные, южные и восточные земли Византии – и затем перекинулся на соседние страны. К концу 654 года чума охватила всю территорию тогдашнего цивилизованного мира.
В Восточной Римской империи эпидемия достигла апогея около 544 года. В Константинополе ежедневно умирало до 5 тыс. человек, в отдельные дни смертность достигала 10 тыс. По свидетельству Прокопия Кесарийского, «от чумы не было человеку спасения, где бы он ни жил – ни на острове, ни в пещере, ни на вершине горы…» Сотни мертвецов за неимением родственников или слуг лежали несожженными. По улицам день и ночь напролет несли трупы.
Пандемия бушевала на протяжении двух веков (541–750) и унесла жизни примерно 25 млн человек в Европе и около 100 млн – на Ближнем Востоке (среди них 40 % населения Константинополя). Сам Юстиниан заболел, но излечился. Он стал одним из редких счастливых исключений – городские эпидемии не щадили ни простых людей, ни членов правящей династии.
Ахмед I скончался от сыпного тифа, Абдул-Меджид I – от туберкулеза. Оспа и чума загнали в гроб многих шехзаде. Когда Рустем-паша собирался жениться на Михримах (дочери Сулеймана I), недоброжелатели пустили слух, что вельможа болен проказой, – и султан велел придворным врачам обследовать потенциального зятя. Медики не подтвердили проказу, но обнаружили у Рустема-паши педикулез; впрочем, диагноз не повлиял на заключение брака. Будущий великий визирь получил прозвище «Вошь судьбы». В турецком языке возникла пословица: «Если ты удачлив, даже блоха принесет тебе счастье».
С годами эпидемиологическая ситуация в городе не улучшалась. Уже в XIX веке Готье сообщает, что евреи, жившие в Балате, страдали от золотухи, чесотки, проказы и всех библейских недугов, известных со времен Моисея. Память о болезнях и паразитах сохранилась в наименовании стамбульского района Тарабья, который славился купальнями и целебными источниками – потому его название происходит от слова «терапия» (греч. θερᾰπεία – лечение).
На заре XX века османская столица не стала более чистой и здоровой – в 1910 году городские газеты писали: «Когда в каком-нибудь районе вспыхивает эпидемия, муниципальные службы посыпают улицы известью; но ведь кучи грязи от этого не исчезают». Один из последних случаев массовых заболеваний имел место в 1960-х годах – в индустриальном ильче Сагмалджылар началась холера. Она была вызвана загрязнением воды фабричными стоками и износом канализации, проложенной еще Мимаром Синаном. Топоним «Сагмалджылар» стал ассоциироваться у стамбульцев с холерой, поэтому ильче переименовали в Байрампашу – по имени Байрам-паши, великого визиря султана Мурада IV, чье имение находилось здесь в XVII веке.
Термин «карантин» образован от итальянской фразы «quaranta giorni» («сорок дней») – таков был срок, на который суда, прибывавшие в XIV веке в Италию, должны были встать на якорь вдали от берега; лишь после изоляции они могли войти в порт. Изначально карантинные меры практиковались в городах Адриатики и Средиземноморья, – и касались кораблей, приплывших из Константинополя, где разыгралась очередная эпидемия чумы.
Европейцев раздражала не только санитарно-эпидемиологическая ситуация в Стамбуле, но и его
