— Овца — табу, сам знаешь, Энано. Она принадлежит капитану.

— Уи, уйю, знаю, знаю…

— Ребята, вы чего! — Магистр поправил на носу бериллы и взглянул из-за них ободряюще. — Дела не так уж плохи. Ты, Витус, всегда придумаешь, как выкрутиться. По крайней мере, так было до сих пор! — Однако в его голосе не слышалось уверенности.

Стаут, бурча себе под нос, срезал последний кусок с оголившейся кости окорока. Он сидел в своей каюте, за столом с картами и горевал по поводу корабельного кока Баркса, который — тоже из соображений экономии — был и его личным поваром.

В дверь постучали. Стаут поспешно заглотил кусок. Что у него за судьба такая, что он не может в покое насладиться копченой свининкой? И это был последний шматок! Настроение капитана упало ниже некуда.

— Войдите! — рявкнул он.

— Уи, господин капитан! Вынужден вломиться в вашу потаенную. Это я.

Перед Стаутом, который все еще держал в руке белый мосол, возник карлик.

— Хорошо, что это, в конце концов, ты, э… — Стаут осекся. Ему с трудом давалось обращаться к этому комичному ублюдку по положенной форме. Но сейчас от этого зависело его личное благополучие — он слышал, что карлик когда-то был корабельным коком. Поэтому в некотором роде вежливость будет не лишней. — … вы прибыли. Мне надо с вами кое-что обсудить.

— Уи-уи, господин капитан, у самого стикало, а то щёб я вперся!

Стаут, которого в высшей степени раздражало, что этот гном не обращается к нему с положенным «сэр» и не отвечает «да, сэр!», покосился на кость, зажатую в руке. Ладно, сейчас поглядим! Как говорится, цель оправдывает средства.

— Вы, разумеется, слышали, что Баркс, корабельный кок, захворал, и я по этому поводу крайне обеспокоен здоровьем моей команды. В конце концов, люди каждый день должны получать нормальную пищу.

Разумеется, все это было враньем высшей пробы, потому что ничто не интересовало Стаута меньше, чем состояние его команды. Для него каждый из матросов был только единицей рабочей силы. Единицей, которая лучше бы работала за двоих, а ела вполовину одного. Конечно, время от времени случалось, что какая-то единица выпадала из-за голодания, несчастного случая или побега, но с этим можно было смириться, до тех пор, по крайней мере, пока другие заступали на ее место и выполняли ту же работу. Страшно было, когда дело касалось его собственной, Арчибальда Стаута, персоны. А именно такое сейчас приключилось. Какое ему было дело до того, что рабочая сила довольствовалась заплесневелыми сухарями, червивым сыром и твердокаменными бобами!.. Арчибальд изобразил улыбку и продолжил:

— Говорят, э… мистер Энано, что у вас есть опыт корабельного кока. Хотел бы знать, умеете ли вы засаливать мясо?

— Хо-хо! Щеб я да не мог!

Это звучало многообещающе.

— Ну, а если вы можете, — Стаут показался сам себе хитрой лисой, — я попросил бы вас зарезать мою овцу, чтобы у всех нас надолго хватило мяса.

Отменная ложь! Стаут и думать не думал теперь, когда его окорок приказал долго жить, делиться бараниной с кем бы то ни было. Глазами, исполненными надежды, он воззрился на горбуна.

— Не могу, господин капитан, даже если хотел бы.

— Что-о-о? Что ты там мелешь, проклятый карлик?

Лицо Стаута исказилось от негодования. Маленький ублюдок! Сделал вид, что имеет понятие о засолке, чтобы потом с наглой ухмылкой заявить совершенно противоположное?! «Ну погоди, нахальный засранец!» — выругался он про себя, а вслух сказал:

— Вы что, не в состоянии засолить пару вшивых кусков мяса? Работа, с которой справится и последний идиот? Что ж, даю вам возможность научиться этому ремеслу. С нынешнего момента вы будете служить корабельным коком, и не только. Кроме этого вы станете заботиться о моем личном благе. Понятно? Это приказ!

— Уй, уи-и! Капитан, не гони форсы. Нищё я не стану. У меня фора. Я те выложил пять попугайчиков за то, щёб трюхать на твоей посудине? И не собираюсь на тя брушлать!

Стаут выкинул руку с костью прямо на карлика.

— А будете! Иначе, помоги вам Бог! Потому что если вы откажетесь, я прикажу поплясать плетью по вашему горбу! Думаю, вас не надо вразумлять, что я имею на это право?

— Уй-уй, вот уж не надо! — Человечек окинул Стаута презрительным взглядом и криво усмехнулся. — Я сварганю, сэр, ежели скинете мне два попугайчика.

— Что? Как это, два попугайчика скинуть?! Чего-то ты опять придумал?

— Два попугайчика — это два фунта, капитан. Витусу вы ж срезали два куска за то, щё он вкалывает на вас корабельным врачом? А если вы фрахтуете меня коком, то я столько ж хощу!

— Хочешь? Хочешь сказать, что я должен тебе выложить два фунта из твоих пяти за перевоз? — Какой-то из четырех соков Галена ударил Стауту в голову. — Скорее я сожру с голодухи все водоросли Саргассова моря! — Обглоданная кость теперь была направлена прямо в голову карлика. — Живо за работу, ублюдок! Первым делом ты вываришь мне эту кость, долго, так долго будешь варить, чтоб последний кружок жира вышел из нее!

Казалось, карлик признал себя побежденным, потому как он пожал плечами:

— Уи-уи, капитан, ежели вам будет угодно…

— Говори «да, сэр!», понял? И заруби себе это на своем длинном носу на все времена! Понял?

— Да, сэр! — Уставной ответ из рыбообразных губ прозвучал насмешкой. Карлик театрально изогнулся в поклоне и двинулся к двери.

Стаут уже поздравил себя с благоприятным исходом неприятного разговора, как посетитель неожиданно резко развернулся у дверей:

— Кой-щё придется все ж подпустить, сэр, об этой блеетине. Она слиняла.

— Слиняла?!

— Угу. Слиняла, старая сучка!

На календаре был понедельник, 23 декабря anno 1557, а чудовищное откровение карлика имело место быть два дня назад.

Стаут сидел в своей каюте и все еще никак не мог принять удар судьбы. Когда этот недоносок сообщил ему об утрате, Стаут вышел из себя, набросился на своего нового кока, ухватил его за младенческие ручки и вздернул высоко вверх.

— Кто это сделал?! — орал он снова и снова. — Скажи мне сейчас же, кто это сделал, кто этот чертов прохвост?! Имя?! Я прикажу килевать этого мерзавца! Собственноручно исполосую девятихвосткой! Отрублю ему правую руку!

Только карлик, это хитроумное отродье портовой шлюхи, вырвался из его клешней:

— Откедова мне знать, клянусь непорочностью Девы Марии? Щё я можу?

Гном не терял своей наглости и скалил зубы, обнажая короткие острые зубки. А потом — Стаут не успел и опомниться — исчез за дверью каюты.

Стаут, ничтоже сумняшеся, помянул ад и рай и все иже с ними,