меня вы не сможете сделать Францию счастливой, а без вас я ничего не смогу сделать для Франции. Поэтому сообщите мне побыстрее, какие должности и титулы удовлетворили бы вас и ваших друзей». Недалекая Жозефина была бы только рада, если бы ее муж стал маршалом Франции и герцогом, но Наполеон был непреклонен и в ответ написал: «Я получил ваше письмо. Благодарю вас за любезности, которые вы мне высказали. Вы не должны желать своего возвращения во Францию: вам пришлось бы пройти через сто тысяч трупов. Пожертвуйте вашими интересами во имя покоя и счастья Франции, история это вам зачтет». Здесь Наполеон явно кривил душой. Имея за спиной поддержку всей армии, он легко мог посадить Людовика на трон без всякого кровопролития. Бурьен сообщает, что Первого консула постоянно снедали мысли о королевской семье, проживавшей в эмиграции, и он часто твердил, что должен воздвигнуть «непреодолимую стену между ними и французами». Однако Реставрация придала бы системе законность, отсутствие которой было ахиллесовой пятой всех французских режимов, начиная с 1792 года. Бонапарт, как это понял Сийес после брюмера, был преисполнен решимости не уступать власти никому.

В феврале 1804 года был раскрыт еще один заговор с целью убить «тирана». Уже одни имена организаторов заговора свидетельствовали о чрезвычайной опасности, угрожавшей Наполеону: генерал Моро — победитель при Гогенлиндене, генерал Пишегрю, преподававший Бонапарту математику в Бриенне (после переворота фрюктидора в 1797 году он был выслан из страны), и Жорж Кадудаль — герой Вандеи, самый непреклонный и безжалостный из всех врагов Первого консула. Моро и Пишегрю были вскоре пойманы, но Кадудаля выследить полиции никак не удавалось, хотя стало доподлинно известно, что он находится в Париже. Встревоженный Фуше предупредил Бонапарта: «В воздухе полно кинжалов». Однако полиция все-таки напала на след Кадудаля, и 9 марта этот огромный силач с пудовыми кулаками был арестован на улице. При этом он убил и изувечил несколько агентов Фуше. Моро получил два года тюрьмы и затем после высылки проживал в Америке. Слава его побед еще не настолько успела изгладиться из памяти французов, чтобы его можно было подвергнуть более суровому наказанию. Пишегрю нашли мертвым в его камере. По официальной версии, он повесился на собственном галстуке, однако многие полагали, что он был умерщвлен по приказу Наполеона. Кадудаля гильотинировали. Было бы несправедливо не упомянуть и об акте милосердия, проявленном к заговорщикам. Среди многих других был и Жюль Арман де Полиньяк. По приказу Наполеона смертную казнь заменили пожизненным заключением.

С момента разоблачения заговора и ареста Моро и Пишегрю Наполеон был в состоянии постоянного бешенства. «Я что, собака, чтобы меня убивать на улице?» — выкрикнул он однажды. Будучи корсиканцем, привыкшим к вендетте, он решил воздать Бурбонам по заслугам за это покушение. Талейран и Фуше всячески поддерживали его в этом намерении. Как-то вспомнили про герцога Энгиенского, который жил недалеко от границы в Бадене. Самый способный из всех членов эмигрировавшей королевской семьи, он неплохо командовал во время революционных войн корпусом, состав ленным из дворян-эмигрантов, но к заговору и попытке покушения не имел решительно никакой причастности. Наполеону, однако, было все равно. В ночь с 14 на 15 марта 1804 года отряд французской конной жандармерии вторгся на территорию Бадена, окружил дом герцога в городе Эттингейме, арестовал его и увез во Францию. 20 марта герцог был доставлен в Париж и заключен в Венсеннский замок. Здесь неделю спустя, в полночь, состоялось заседание военного суда, на котором председательствовал генерал Мюрат. Герцог, не имевший даже адвоката, был приговорен к смерти. От исповеди он отказался, и в половине третьего ночи, сразу же после вынесения приговора, его вывели в ров, где уже была вырыта могила, и расстреляли, По сути дела, приговор был предрешен еще до похищения герцога: это было убийство, причем незаконное. Даже Мюрат, губернатор Парижа и шурин Первого консула, человек, которого никак нельзя было упрекнуть в нерешительности или мягкосердечии, не сразу согласился подписать приговор, и его пришлось уламывать. Вскоре после этого он получил в подарок 100000 франков из специального фонда. Слова, сказанные по этому поводу (обычно их приписывают Фуше или Талейрану) стали знаменитом каламбуром: «Это было хуже, чем преступление, это была ошибка».[15]

Бонапарт действительно верил в то, что герцог участвовал в заговоре против него, и это несколько смягчает его вину. Позднее он попытался как-то оправдаться: «Со всех сторон мне угрожали враги, нанятые Бурбонами. Против меня использовали воздушные ружья, адские машины и всякие другие устройства. Какому суду я должен был подать прошение, чтобы защитить себя? Поэтому мне пришлось защищаться самому. Приговаривая к смерти одного из тех людей, чьи последователи угрожали моей жизни, я хотел вселить в них страх, и думаю, что имел на это полное право». Он добавил: «Я — это Французская революция. Я говорю так и буду делать все, чтобы так было и впредь». Своим ударом по Бурбонам он достиг большего: он дал ясно понять, что ни при каких обстоятельствах не пойдет на восстановление дореволюционной монархии. Мадам де Ремюзе сообщает в своем дневнике: «Якобинские лидеры сказали: «Теперь он наш». Под якобинцами она подразумевала не экстремистов, а «бывших якобинцев, которым удалось разбогатеть» Два года спустя 21 префект и 42 магистрата голосовали за смерть Людовика XVI. Но мнение общества о Наполеоне резко, изменилось, многие предсказывали теперь «начало кровавого царствования». Сама де Ремюзе считала казнь герцога Энгиенского определенной вехой, обозначавшей отход Наполеона от сравнительно умеренной линий, после чего пренебрежение к моральным ценностям стало в нем более явным.

Чтобы производить на население должное впечатление своим почти королевским могуществом, Бонапарт часто устраивал парады перед дворцом Тюильри или на Елисейских полях. Окруженный пышно разодетой свитой, верхом на строевом коне, Наполеон часто принимал парад своей гвардии, при этом он облачался в красивую форму Первого консула из красного бархата. Солдаты и офицеры в новеньких, ладно подогнанных по фигуре желтых мундирах маршировали мимо него под музыку огромных сводных оркестров, демонстрируя при этом безукоризненную выправку. Оркестры обычно играли Partant pour le Syrie («Сирийский марш») или Chant du Depart («Прощальную песню), написанные Гортензией де Богарне, падчерицей Наполеона. «Марсельеза», считавшаяся теперь якобинской и бунтарской, больше не исполнялась. Гвардейцы, проходившие тщательный отбор, отличались фанатичной преданностью Первому консулу. Ими восхищалось подавляющее большинство французов.

Человек, еще не так давно перебивавшийся с хлеба на воду на половинном офицерском жалованье и живший в ветхом домишке, быстро усвоил барские привычки, хотя особой роскоши до поры не допускал. Одевался он пока просто, но пистолеты его были инкрустированы