купить мне хоть два комплэкта, но он понимал, что серьги – это что-то личное, навеянное воспоминанием. И сказал, что нужны только они, раз так решила жена.

После этого заявления продавщица выглядела даже не обиженной, а оскорбленной до глубины души. Прийти в ювелирный магазин и не купить комплэкт?

– Как ты будешь одни серьги носить? – спросила она у меня, будто речь шла о позоре. Будто я купила верх – блузку и буду ходить без низа – юбки.

Те серьги я так ни разу и не надела. Они оказались чересчур большими, даже громоздкими. Неуместными в столичной жизни. Я еще раз убедилась, что местность диктует и цвет, и модель. Это касается не только украшений, но и платков, одежды, обуви, макияжа. Тот свет предполагал яркие глаза, щедрую подводку, крупные украшения. Столичный же заставляет упаковаться в черный или серый минимализм. При этом там помада казалась не просто лишней, а пошлой. Бледные губы лишь подчеркивали глаза. Здесь же без красной помады я из дома не выхожу.

Не знаю, как работает подсознание… Почему вдруг всплывает заложенное в детстве, но давно забытое? Я горько рыдала, когда на рождение сына-первенца муж не подарил мне пресловутый комплэкт. Да ладно бы комплэкт, хоть какое-то украшение. Супруг же искренне не понимал, что происходит. Когда я ему объяснила, что на рождение сына положено дарить драгоценности, за сына – с бриллиантом, за дочь – можно просто золото, он решил, что у меня послеродовая депрессия. Я выходила замуж без обручального кольца, свадебного платья тоже не было. Искренне считала, что все это – пустые условности, не имеющие никакого отношения к реальной счастливой семейной жизни. А тогда вдруг что-то нахлынуло со страшной силой, местечковое сознание, сельское, со своими правилами. На рождение мальчика муж ничего мне не подарил. Это же… позор. Как людям в глаза после этого смотреть?

Впрочем, обручальное кольцо я получила в подарок на пятнадцатилетие свадьбы, а помолвочное – на двадцатилетие. Помолвочное помогала выбрать наша дочь. Думаю, на серебряную свадьбу я могу рассчитывать уже на полный комплэкт.

Мы медленно ехали по сельским дорогам. Я смотрела из окна по сторонам и не узнавала ни один куст. Улицы, избеганные вдоль и поперек, оказались совершенно чужими. Железнодорожный переезд, станция – я ведь знала там каждый закуток. Ничего не осталось в памяти. Неужели так бывает, что стерто абсолютно все?

Вдруг мне показалось, что я узнала улицу. Впрочем, другой, примыкавшей к железной дороге, в селе никогда и не было. Мы остановились. Я шла по улице и смотрела на ворота. Тишина, непривычная, даже зловещая. Никогда такого не было. В прошлой жизни ворота и калитки все время хлопали, из них выходили женщины, выбегали дети. Сейчас же целая улица казалась мертвой. Даже из дворов не доносилось ни звука. А ведь когда-то эта улица, казалось, и вовсе не замолкала. Идешь и слушаешь какофонию звуков – плач младенцев, визги детей, окрики женщин, собачий лай. Не говоря уже про кур, коров, овец, гусей, требующих корма, дойки. Объявлявших о снесенном яйце, вторжении в курятник… Но меня поразило другое – несмотря на праздничный, выходной день, на улице не было детей. Никто не возился в луже застывшего бетона, никто не скатывался с горы щебенки. Никто не несся по дороге на велосипеде так, что пыль поднималась густым облаком. Да и пыли не было. Все дороги заасфальтированы. Чистые, пустые. И что-то еще…

Наконец я поняла, что еще изменилось. Ворота. В моем детстве были другие ворота. Собственно, они считались главным строением. Иногда и дом еще не появился, а ворота уже стояли. Сам забор мог быть деревянным, кирпичным, да хоть из сетки-рабицы, но ворота непременно железные. Массивные, украшенные сверху узорами с копьями. Эти копья, точнее острые наконечники, были таким же обязательным атрибутом, как стоявшие в каждом доме на подносе два кувшина. Забор могли покрасить или нет, но ворота красили непременно – в зеленый цвет. Или в бирюзовый. Если в доме жил ветеран войны, на главном, самом большом, копье ворот обязательно высилась пятиконечная звезда. Если в доме жили два ветерана – две звезды на воротах. Ничего не осталось. Ворота были покрашены в цвет забора, добротного, высокого, массивного. Никаких пик и звезд. Европейский стиль. Почти одинаковый на всей улице. Раньше по воротам можно было ориентироваться, кто где живет, сейчас – нет.

Вдруг на улице рядом с одним из домов появились мужчины, человек шесть. Они стояли группой и тихо переговаривались. Я хотела пройти дальше по улице, надеясь узнать свой двор, но друг семьи сделал мне знак – возвращайся. Он подошел к группе людей, поздоровался. Они о чем-то говорили. К ним подбежал мальчик-подросток, услышал указания и убежал. Что ему велели передать? Наш друг вернулся к нам. Сказал, что мы уезжаем. Сейчас же. Мой супруг пытался что-то объяснить, но на него смотрели как на куст. Он был никем. Его слова не имели никакого значения и тем более веса. Я забралась в машину и, не сдержавшись, расплакалась. Это село не было селом моего детства. В нем не осталось любви к каждому встречному. Гостеприимства, когда можно войти в любой двор, зная, что калитка всегда открыта. В нем не осталось смеха и радости. Да, жизнь была тяжелая, но мы, дети, всегда смеялись, до упаду. В моем детстве в селе часто появлялись странные люди, и даже они находили приют, еду. Их не выгоняли так, как прогнали нас.

Как-то, я это точно помню, в селе появилась странница. Православная. Еще совсем нестарая женщина. Она шла в монастырь и перепутала дороги. В селе не имелось православной церкви, зато стояла старая, заброшенная мечеть. Муллы точно не было, никто не призывал к намазу, но мечеть удивительным образом сохранилась, хотя многие церкви были разрушены до основания. Странницу звали Катей. Она хотела прийти к Богу. Дойти до него своими ногами. Только вот ноги подводили и отказывались идти. Бабушка побежала за Варжетхан. Катя категорически отказалась идти в больницу. Просила отвести ее или в церковь, или в дом батюшки. Батюшки в нашем селе, как и церкви, не имелось, зато имелась моя бабушка, которая решила, что Бог – един, и отвела странницу в старую мечеть. Туда же из редакции принесли дежурную раскладушку, постельное белье. В редакции часто появлялись люди, приехавшие из дальних сел, так что для них всегда держали наготове не только спальное место, но и белье, какая-никакая одежда, предметы личной гигиены. Бабушка еще не успела ни о чем попросить, как в мечети появилась