Шрифт:
Закладка:
Мне было тогда 19 лет, и был я, что называется, круглым дураком и как порядочный романтически настроенный юноша отправился в путь. Я как-то с Юрием Домбровским об этом периоде моей жизни разговорился. «А! – сказал он, – значит, ты – вольняшка!»
Первое время я ничего не понимал. Даже то, что мой непосредственный начальник, который выписывал мне наряды, был, как и многие другие вокруг меня, политзаключенным, узнал случайно. Работал в лепной мастерской, куда меня определили.
– И что же Вы там лепили?
– Я успел сделать лепнину на фронтоне техникума жидкого топлива. В стиле ампир. Еще там был Дворец культуры. Мой однокурсник Коля Цветков (он приехал раньше меня) украсил его лепниной в стиле ампир. Собственно, до Цветкова Коли там о технике лепки, тем более об ампире, даже не подозревали. И только благодаря ему этот стиль в Ангарске восторжествовал. Это уже потом Коля от увиденных ужасов сойдет с ума и отправится в сумасшедший дом. Я же исхитрюсь отказаться от должности десятника, на которую меня прочили, и через три месяца поступлю на истфак Иркутского университета. К тому времени я тоже уже был на грани сумасшествия и понимал, что долго не выдержу. С большими трудностями, но уехал из Ангарска. Знали бы Вы, Ирина, как мне хотелось уйти оттуда, уйти, уйти, исчезнуть. А куда? А как?
И вот это состояние, которое до сих пор со мной, хочется написать. И странно об этом писать. К тому же, характер у меня такой. Приехал я как-то в Петрозаводск, мне говорят: «Обязательно нужно увидеть Кижи». Один сказал, другой, третий… Я пошел на пристань, встал в очередь за билетом, а сзади спрашивают: «Вы в Кижи?» Я повернулся и ушел.
Так и в этом случае. Думаю: буду уж третичным. И еще: как, какими мазками об этом обо всем написать?!
– Сейчас, вспоминая те годы, Вам кажется, что настоящая жизнь прошла мимо, что жили в каком-то своем, придуманном мире?
– Я просто был обманутым. Покойный Казаков говорил, что, уже зная обо всем и все понимая, хотел написать рассказ о том, как он любил Сталина, как мечтал отдать за него жизнь… Но… не написал.
И знаете еще что? Как ни удивительно, но самым большим радикалом в политике, как правило, становится человек обманутый. Возьмите Ельцина. Он жил по законам компартии, партийной дисциплины, партийной идеи. И вдруг понял, что все то время жил по законам обмана. Потому из него и вышел самый круторадикальный деятель, он вырвался на арену политической борьбы с ревом.
Однажды на Калужской площади я увидел, и очень близко, Сталина. Мы шли с девушкой в парк Горького. А тогда через площадь ходили напрямик, не было никаких подземных переходов. Идем мы, веселые, разговариваем, не замечая, что на тротуаре скопился народ и милиция на мостовую не пускает. Мы каким-то образом ухитрились сойти с тротуара, к нам кинулся милиционер и запихнул нас обратно. Тут появился черный ЗИС, и оттого что милиционер, перебегая дорогу, помешал машине, она притормозила. Из-за зеленой занавесочки качнулось вперед недовольное лицо Сталина. Кругом закричали: «Сталин, Сталин!» И мы тоже закричали: «Сталин, Сталин!» А меня поразило его лицо. Под огромной фуражкой генералиссимуса маленькое, сморщенное личико с обвисшими усами и толстой, видимо, от рябинок, кожей. Он мне показался очень некрасивым.
Но я быстро стер в сознании эту некрасивость. Все равно он был для меня самым прекрасным. И осталось: проехал совершенно прекрасный Сталин.
Алла Покровская. Игра без игры
Это было в 2001 году. В ту нашу первую встречу едва я упомянула, что хочу поговорить о знаменитой столичной театральной династии, Алла Борисовна меня прервала: «Какая театральная династия, о чем Вы говорите? Родители мои, папа – оперный режиссер, мама – режиссер детского театра, давно разошлись, мы с Олегом Николаевичем Ефремовым тоже в конце концов развелись…
Когда мы только поженились, Олегу очень нравилось, что в театре образовались молодые семейные пары: Табаков – Крылова, Ефремов – Покровская, Евстигнеев – Волчек и еще, и еще. Он считал, что это сплачивает, что такая семейственность нужна, и в «Современнике» ее развивал – недолго. А в одном из последних интервью сказал, что, уходя во МХАТ главным режиссером, не позвал меня с собой, ибо полагал: будут думать, что я пытаюсь влиять…»
Своим именем Алла Покровская была недовольна всегда. Несмотря на то, что назвали ее в честь знаменитой Аллы Константиновны Тарасовой. В то время родители Аллы – Борис Александрович Покровский и Анна Алексеевна Некрасова, студенты режиссерского факультета ГИТИСа, были чрезвычайно увлечены Станиславским, Тарасовой и МХАТом. Однако следует отдать им должное, ничуть не задумывались о том, чтобы маленькая тезка великолепной актрисы повторила ее еще и в профессии. А впоследствии этому даже активно воспротивились.
Окончив институт, они получили распределение в театры Нижнего Новгорода: Борис Александрович – в оперный театр, Анна Алексеевна – в детский. Здесь, в Нижнем, жили родители Анны, вернее, ее отец, Алексей Дмитриевич Некрасов, профессор биологии, чей переход из Московского университета в провинциальный был прямым следствием несогласия с теориями академика Лысенко. Жену его, маму Анны, Лидию Ивановну, к тому времени уже арестовали и заключили в ГУЛАГ как предателя Родины. Предательство заключалось в том, что, будучи первоклассной переводчицей, она назвала точную сумму своей зарплаты некоему иностранцу, с которым работала. Вместо того чтобы свято хранить сию важную государственную тайну.
Лидия Ивановна Некрасова, дочь знаменитого просветителя Ивана Яковлевича Яковлева, создавшего чувашскую письменность и организовавшего в Чувашии школы, умерла в ГУЛАГе. От голода. Началась война, и заключенных в женском лагере просто перестали кормить. После реабилитации семье выдали справку, что смерть Лидии Ивановны наступила в результате острой сердечной недостаточности. Ее внучке, Алле Борисовне Покровской, народной артистке и профессору, удалось ознакомиться со следственным делом своей бабушки в КГБ. Удалось потому, что Лидия Некрасова проходила по этому делу одна. Если бы не данное обстоятельство, считала Покровская, вряд ли бы она узнала о том, какую важную государственную тайну не сумела сохранить ее бабушка.
Так вот. В Нижнем Новгороде была трехкомнатная квартира. Одну комнату профессор отдал дочери с зятем, другую делил с шестилетней внучкой, которой упорно, вечер за вечером, читал «Илиаду» или «Мертвые души». А в
