— Не смейте так говорить! — продолжал кричать молодой дворянин. — Ваш злой язык кидает тень на благороднейшую семью земли Ребенрее.

Тут Волков понял, что орёт он неспроста. Он криком своим распалял приехавших господ и распалялся сам. И делал он это только для одного. Кавалеру показалось, что этот дворянин собирался затеять ссору, которая приведёт к поединку.

«Не мытьём, так катаньем».

Значит, если они его не передадут в руки герцога, то убьют на поединке.

«Интересно, этот сопляк меня вызовет, или найдут кого поопытнее?»

Волков вздохнул, и видя, что он не отвечает, молодой дворянин продолжил так же громко:

— Я не потреплю, чтобы в моём присутствии очерняли фамилию моего сеньора! Я требую, чтобы вы извинились перед сеньором моим.

— Я бы тоже не хотел очернять мою жену, — спокойно отвечал кавалер, — мне, как мужу, тяжко переживать такой позор. Я бы с удовольствием извинился десять раз, но что мне сделать с двумя письмами Шоуберга, которые он писал моей жене, и что мне сделать с письмом моей жены, что она писала Шоубергу?

Повисла пауза. Молодой дворянин, который вот только что кричал, всё более распаляясь, вдруг смолк, не зная, что и ответить. Другие господа тоже молчали. Видно, к такому обороту никто из них готов не был.

— Если желаете, господа, я готов зачитать письма, хоть почерк в них и не очень разборчив, — продолжал кавалер, стараясь, чтобы радость победы не проступала на лице его.

Тут молодой дворянин, что неистово кричал минуту назад, обернулся и растерянно поглядел на молодого графа, и во взгляде юного глупца так и читался вопрос: а теперь мне что делать? Что говорить?

И этот его глупый, детский взгляд вдруг открыл для Волкова всю картину, которую до сих пор он не видел.

Нет, это дело затеяли не сеньоры графства, которые боялись, что горцы дойдут до их владений. И даже не герцог. Всё это было делом рук Теодора Иоганна, девятого графа Мален. Именно его. И теперь, когда всё пошло не по плану, выученные заранее роли уже не вели дело к нужной оконцовке. Вот поэтому молодой дворянин и смотрел на своего сеньора так растерянно.

Кавалер взглянул на графа. И в первый раз на бледном лице этого человека он увидел… Нет, не страх, а опасение. И раздражение.

Волков ждал, что граф наконец что-то скажет, но тот молчал, и, выручая его, заговорил умный и старый фон Эдель. И говорил он примирительно:

— Нет смысла читать те письма, ведь они могут быть поддельными, история знает много таких случаев.

— Да, — воскликнул обрадованно фон Хугген. — Откуда нам знать, что письма не поддельны?

— Неужто вы думаете, что я и письма подделал? — от удивления Волков даже засмеялся.

— Ах, вы ещё смеётесь! — воскликнул молодой дворянин. — Вы смеётесь, над благородным собранием смеётесь? Сначала вы игнорировали наше приглашение, заставили нас ехать к вам, а теперь ещё и потешаетесь над нами?

«Сопляк и дальше будет искать повод для драки, — понял кавалер. — Он не угомонится, не для того его сюда привезли».

— Эти письма подлинные! — уже серьёзно сказал он. — И господин Шоуберг получил по заслугам.

— По заслугам? — возмутился один сеньор, которого звали фон Клейст. Он весь разговор стоял за креслом графа, а тут вдруг заговорил. — Даже изменников, коли они благородны, Его Высочество казнит не так свирепо. Если человек благороден, так ему отсекают голову, а после хоронят по церковному обычаю, но уж никак не вешают на заборах, как вора или конокрада.

Волков знал, что ему этого никогда не простят, уже тогда, когда приказывал повесить труп Шоуберга на заборе. Но ничего не мог с собой поделать, больно ему хотелось уязвить жену в то время. Понимал, что это глупо, да не смог с собой совладать.

— Фон Шоуберг был подлый человек, — только и мог ответить кавалер.

— Подлый? — воскликнул фон Клейст. — Он был честный и благородный человек. Он был не способен на подлость!

— Откуда вы знаете? — не согласился кавалер.

— Потому что я его дядя, и он вырос на моих глазах, а вы убили его, не дав даже выбрать время, место и оружие.

— Да! — с вызовом крикнул молодой дворянин, снова нашедший повод для распри. — По закону рыцарства вы должны были дать ему право выбора оружия? Вы дали? Нет! А право места поединка? Дали ему выбрать? Нет! А может, он был болен в тот день?

— А ведь вы ещё убили Кранкля! — вставил фон Эдель. — Он тоже был подл? Кажется, вы благородно убили его из арбалета?

В голосе сеньора слышалось презрение.

«О! Они про Кранкля вспомнили, видно, и вправду серьёзно готовились к встрече».

— Между прочим, господин Кранкль стрелял первым, — напомнил Волков, — и убить меня из арбалета он не считал зазорным.

— А как в вашей земле погиб благородный кавалер Рёдль? Один из лучших рыцарей графства? — спросил молодой граф. — Он и его сеньор защищали цвета нашего дома на всех турнирах и были непревзойдёнными бойцами.

«Чёрт, они и это сюда приплели».

— Мне о том неизвестно, — вот на это ему и вправду нечего было ответить. — Я буду искать виновных.

Граф опять презрительно хмыкнул:

— Как же так вышло, что одному из них в ваших владениях отрубили голову?

«Отрубили? Они не знают, что голову ему оторвали. Слава Богу».

Может и зря он это сделал, но всё-таки он произнёс:

— Я найду виновных.

— Конечно, найдёте, — зло сказал фон Клейст, он даже невежливо указывал на Волкова пальцем, продолжая говорить, — а скорее назначите. Как это было с Шоубергом. Вы ведь просто убили его! Не дав ему права выбора места и оружия!

Волков поморщился от этих слов, как от глупости.

— Не смейте гримасничать! — закричал молодой дворянин. И при этом тоже стал указывать на кавалера пальцем. — Извольте выслушать тех, чей дом вы оскорбили.

Волков молчал, опасаясь, что начни он говорить, он не сдержится и скажет наглецу то, из-за чего вспыхнет ссора. А молодец всё не унимался, и уже сделал шаг к Волкову, и всё так же нагло указывал на него пальцем:

— А если я сделаю вам вызов, и не позволю вам выбрать арбалет? Примете ли вы его или спрячетесь за спины своих сволочей, что вы притащили с собой?

А вот это уже была откровенная грубость.

— Эй вы! — воскликнул Бертье. — Кого это вы соизволили назвать сволочью?

Чувствуя, что дело идёт к большим, большим неприятностям, Волков повернулся к Бертье