Шрифт:
Закладка:
«Я всё ещё зла на тебя за то, что ты держал меня в неведении, Лор».
«Можно подумать, тебе бы понравилось то, что я мог тебе рассказать».
«Ты прав. Мне бы не понравилось. Но я предпочитаю видеть всю правду, чем быть слепой. Я предпочитаю знать, а не быть одураченной».
«Когда это я тебя дурачил?»
«Ты серьёзно, Лор? Серьёзно?»
Я вспоминаю о том, как ходила голышом прямо у него перед глазами.
Вспоминаю о реликвиях, которые я оживила, поверив в то, что это были всего лишь… реликвии.
Я вспоминаю о том, как звала его Ваше Величество, потому что решила, что это было его имя, и он ни разу меня не поправил. Да, он сделал это, чтобы сохранить свою личность в секрете, но я отдала ему всё, а он не дал мне ничего, кроме отговорок и лжи.
«Я вернул тебе твою свободу, Фэллон».
Это так, но теперь я уже думаю, что он вернул её мне только потому, что знал, что моё возвращение домой будет печальным.
«Нет, Behach Éan. Я освободил тебя, потому что понял, что хотя ты и не была превращена в камень, ты чувствовала себя запертой в клетке, а в мире нет более ужасного чувства».
Возвращение моего прозвища, приподнимает завесу из облаков, нависшую над моим настроением. По-видимому, то же происходит и с Лорканом, потому что у нас над головами появляются проблески голубого неба.
ГЛАВА 18
Входная дверь в мой дом раскрыта, но не это заставляет мои подошвы прирасти к гальке, а сердце припечататься к ребрам. Что заставляет меня застыть на месте, так это высохшие потёки красной краски.
Которой написано: Убийца короля.
Меня охватывает гнев.
Этот гнев направлен на фейри, которые осквернили мой дом.
На Данте, который так и не объяснил всё своему народу. Да, его брат пал благодаря мне, но его смерть была делом его рук.
Я бросаюсь вперёд на одеревеневших ногах и ещё шире распахиваю дверь.
Фибус зовёт меня по имени и кричит:
— Стой! Не надо!
Но я не останавливаюсь.
Моя кровь нагревается, как вода в чайнике бабушки, который криво стоит рядом с нашим выпотрошенным диваном.
Наша кухня исписана ещё более нецензурными выражениями, окна разбиты, а фрески на стенах разрисованы ещё более жестокими словами, написанными чем-то похожим на кровь.
«Алая шлюха».
«Шлюха ворона».
«Ведьма из Шаббе».
«Убийца».
«Предательница».
На плитке медового цвета я замечаю зловонные лужи, окруженные мухами, и запах мочи ударяет в мои раздувающиеся ноздри.
— Добро пожаловать домой, Фэллон Росси, — голос Таво перекрывает мерный плеск воды и проникает сквозь разбитое стекло прямо в мои пульсирующие уши.
Мой взгляд проникает в огненные глубины его радужек, которые самодовольно сияют.
— Кто это сделал, Диотто? — на челюсти Фибуса дёргается мускул.
— Чистокровки. Полукровки. Бедные. Богатые. Я даже слышал, что некоторые люди пришли отдать дань девушке, которая воскресила Алого ворона и его армию обсидиановых палачей.
Жилы на длинной изящной шее Фибуса натягиваются, точно канаты.
— Их наказали? Скажи мне, что их наказали.
— Мы теперь выступаем за свободу выражения в Люсе.
Серьёзно, мать твою? Слова застревают у меня в горле, которое свело судорогой.
— Ты называешь ненависть свободой выражения!?
Фибус описывает руками большой круг, в то время как я разворачиваюсь на месте и смотрю на самого ужасного из всех фейри.
Неожиданно мне в голову приходит мысль, представляющая гораздо бόльшую важность, чем спор о грубом применении этого нового закона.
— Мои бабушка и мама… они были здесь, когда пришли вандалы?
— Я не знаю, Фэллон, ведь я был в Тареспагии.
Лжец. Он был на юге вместе с Данте.
Со мной.
Вместе с отрубленной головой Марко.
— Ты, вероятно, мог бы использовать свой новоприобретённый авторитет, чтобы поспрашивать об этом от моего имени.
Он встречает мой презрительный комментарий ухмылкой.
— Тебе лучше не обращаться ко мне в таком тоне.
— Или что, генерал?
В сверкающих аметистах, которыми украшены его уши, преломляется предрассветный солнечный свет.
— Напишешь эти прозвища на моём теле своим фейским огнём?
Он прищуривается.
— Я не один из твоих дикарей, Фэллон. Мы не наносим татуировки на кожу, чтобы продемонстрировать, кто мы такие.
Я не удостаиваю его ответом, потому что не хочу тратить своё дыхание на человека, который считает меня демоном. Поэтому я разворачиваюсь на пятках, обхожу лужу цвета охры и поднимаюсь по скрипучей лестнице. Двери всех комнат висят на петлях, позволяя мне разглядеть хаос внутри.
Мамино кресло-качалку сожгли и разрубили на куски. Плетёные корзины бабушки с лекарствами перевернули, а содержимое пузырьков разбили. Окна в наших спальнях выбиты, занавески разрезаны. Бездыханная птица лежит на моём голом матрасе, её крылья распростерты как у ворона из подземелья Аколти.
Запах гнили в воздухе заставляет меня ухватиться за что-нибудь твёрдое, и как только мои ладони касаются стены, я сгибаюсь. Я стараюсь удержать внутри завтрак, но он выходит наружу, весь до последнего кусочка. Опустошив желудок, я отталкиваюсь от стены, вытираю рот тыльной стороной руки и застываю, когда замечаю, что кончики моих пальцев покрыты сажей.
Я поднимаю глаза, и пламя, такое же горячее как фейский огонь, начинает пожирать меня изнутри.
— Санто Калдроне.
Фибус приземляется на пятки и закрывает нос рукой.
Неприличные рисунки, изображающие девушку, которая совокупляется с вороном в его зверином обличье, покрывают мои стены.
Они ужасные.
Отвратительные.
Мерзкие.
Они убивают мою веру в человечество и наполняют меня жаждой мести. Я хочу наказать всех тех, кто посмел опорочить мою репутацию и мой дом.
— Данте знает об этом? — говорю я сквозь сжатые зубы, отчаянно пытаясь не вдыхать тошнотворно-приторный запах разложения.
— Он слишком занят, — говорит Таво. — Как и его постель.
Его неведение не уменьшает силу моего гнева, но усмиряет его, потому что если бы Данте знал…
Но если он позволил этому случиться и сознательно оставил мой дом в этом ужасном состоянии…
Боги, я сомневаюсь, что смогу его простить.
— Одежда.
Фибус тяжело дышит, его рот и нос всё ещё зажаты рукой.
Я подхожу к своему шкафу, подцепляю крючок одним пальцем и открываю его, а затем всё смотрю и смотрю внутрь. Я моргаю несколько раз, желая сдержать слёзы ярости, после чего возвращаюсь обратно к двери.
— Что? — спрашивает Фибус, когда я его обхожу.
— Идём.
— А что насчёт твоей…
— Её там нет.
Я не добавляю, что вместо неё кто-то оставил мне несколько змеиных рогов
