Шрифт:
Закладка:
Другой старообрядческой экспликацией Антихриста являлась персонифицированная «лжетроица»: «Алексей Михайлович – Никон – Арсений Грек»[187]. Согласно другой версии, число 666 дешифровывалось на основании суммарного сложения мирского имени патриарха – «Никита»[188]. Эсхатологическая инверсия, заключавшаяся в переходе от вариаций идентификации чувственного Антихриста к представлению о его духовном пришествии, датировалось второй половиной семидесятых годов XVIII века. Она связывалась с уходом из жизни Алексея Михайловича. Для старообрядцев смерть государя выразилась в прозрении, что тот «не есть последний Антихрист, а лишь послушник его»[189].
Петр I: Антихрист-император
Чаще других персонажей отечественной истории образ Антихриста экстраполировался на фигуру Петра I. Власти были даже вынуждены вступить в полемику со старообрядческими гематристами. Потребовался авторитет местоблюстителя патриаршего престола Стефана Яворского, выступившего в 1703 году с книгой «Знамения пришествия Антихристова и кончины мира». Непосредственным поводом ее написания явилось дело Григория Талицкого, прославившегося антипетровскими филиппиками. Г. Талицкий был заточен в Петропавловскую крепость, подвергнут пытке, сопровождающейся диспутом с истязателями об Антихристовом пришествии[190].
Репрессии властей не заставили старообрядцев отказаться от изобличения Петра I как Антихриста. С ответным памфлетом «Об Антихристе» выступил с их стороны Андрей Денисов[191].
Развиваемая тема Петровской апостасии, впрочем, имеет не только религиозно-эсхатологическое преломление, но и определенную корреспондентность с научными подходами. Деятельность Петра I определялась в этом смысле историческим транзитом от религиозного к секулярному типу государства и общества[192]. Власть в результате петровских преобразований десакрализуется по лекалам европейского абсолютизма, утрачивая (хотя и не в полной мере) прежние акценты теократической государственности[193]. Принятие титула «император», оттеснявшего на второй план титул «царь», отражало ту же секулярную тенденцию. «Царство» не было ниже «империи», но выражало сакрально-религиозные, а не военно-иерархические аспекты государственности. Петровская секуляризация оказалась частичной, охватив привилегированную часть общества, в то время как народ оставался вплоть до революции в системе бытия общества религиозного типа[194].
Поэтическая демонизация Петербурга
Петербург около двухсот лет являлся столицей России, и его образ часто противопоставлялся в литературе образу Москвы. Ввиду того, что Москва позиционировалась в качестве сакрального центра православия, Петербург, перенявший у нее статус столицы, наделялся инфернальными чертами. «Четвертому Риму не бывать», следовательно, Петербург есть не Рим, а анти-Рим, новый Вавилон, город Антихриста.
В поэтической традиции отмечалась гнетущая сумрачная природа и болотистая местность, среди которой была построена северная столица. А на болотах, согласно народным представлениям, обитала нечисть. Одновременно подчеркивалась имперская мощь города на Неве. Олицетворением имперской мощи выступал Медный всадник. Семантически медный всадник противопоставлялся человеку, оказывался его гонителем. Слово «гранит» также являлось устойчивым элементом петербургской поэтической репрезентации. Болота в сочетании с медью и гранитом формировали особый тип обездушенного инфернального пространства.
Ненавидела Петербург и слала в его адрес проклятия Зинаида Гиппиус. Ее посвященное северной столице стихотворение завершается словами обличения города:
«Нет! Ты утонешь в тине черной,
Проклятый город, Божий враг,
И червь болотный, червь упорный
Изъест твой каменный костяк».
Гиппиус пишет о «жестком облике» города, «береговых громадах» петербургских строений. Она обращается к образу болотного червя, который изъедает «каменный костяк». И главное в петербургской характеристике у Гиппиус – город Петра есть Божий враг, т. е. столица империи Антихриста, новый Вавилон.
Владимир Набоков связал петербургскую инфернальность с темой революции. Природная стихия трансформировалась в стихию социальную. Набоковым вводится в стихотворение о Петербурге персонаж «болотного беса», бросившего вызов Медному всаднику. Торжеством победившей стихии и завершается набоковское стихотворение:
«И пошатнулся всадник медный,
И помрачился свод небес,
И раздавался крик победный:
"Да здравствует болотный бес"».
Революция оказывается торжеством беса, победой инфернального начала.
1812-й: нашествие Антихристова воинства
Начало нового времени отнюдь не привело к нивелировке в русском общественном сознании мифологемы об Антихристе, актуализировавшейся всякий раз в периоды трансформаций. Наполеоновское нашествие «двунадесяти языков» воспринималось через призму эсхатологических умонастроений. С. Булгаков писал: «Русский народ пережил… нашествие Наполеона как некий образ анти-христовой угрозы»[195]. Написанная по-французски фраза «император Наполеон» при сложении цифрового обозначения букв составит число 666. Поскольку суммарное значение написанного прописью числа 42 равняется 666, делалось заключение, что предел власти и славы Наполеона наступит в 1812 году, когда тому будет 42 года. Претензии Наполеона не только на мировое царство, но и на священство, осуществляемое через марионеточную фигуру папы, перемещаемого в Париж, служили для русской общественности подтверждением Антихристовой сущности французского императора.
Впрочем, в определенных сектантских кругах России Бонапарта приняли за мессию. Старообрядческая делегация была единственной, приветствующей Наполеона хлебом и солью на Поклонной горе. Зачастую в избах сектантов в красном углу наряду с иконами можно было наблюдать изображение Наполеона[196].
Апокалиптика Николая Гоголя
Тема Апокалипсиса занимала видное место в творчестве Н. В. Гоголя. Гоголевской апокалиптике посвящены специальные исследования. И в этом смысле традиционное зачисление Гоголя в представители направления критического реализма оказывается подменой семантики.
Сам Николай Васильевич был, в частности, крайне раздосадован восприятием публикой постановки «Ревизора». Казалось бы, успех постановки у зрителей был ошеломляющий. Но Гоголь был недоволен. Он считал, что его совершенно не поняли. «Ревизора» публика приняла за социальную сатиру, тогда как комедия являлась апокалиптическим пророчеством.
В комедии в речах персонажей многократно упоминался черт (по подсчетам критиков – 42 раза). Лишенные связи с миром духовным, они оказываются фактически марионетками дьявола. Отсюда отсутствие в уездном городке действующих лиц со сколь бы то ни было положительными качествами.
Предполагается, что Гоголь принадлежал к широкому кругу лиц в российской общественности, разделявших предсказания немецкого мистика и теософа И. Г. Юнга-Штиллинга о скором наступлении конца света, датируемого 1847 годом. На это указывают, в частности, слова героя Гоголя из первой версии редакции повести «Портрет»: «…уже скоро, скоро приблизиться то время, когда искуситель рода человеческого, антихрист, народится в мир. Ужасно то, что время будет перед концом света».
Антихристом в комедии Гоголя выступает Хлестаков. Именно Антихрист и есть главный самозванец, каким предстает Хлестаков в «Ревизоре». В отличие от традиционной версии, он – жалкая фигура, пустейший человек. Но в этом-то представлении Антихриста и заключалась основная идея Гоголя: он придет не в силу каких-то выдающихся качеств, а по причине деградации человечества, принявшего его за подлинную фигуру. Немая сцена в конце комедии, на которую не раз обращали внимание критики, должна была служить аллегорией Страшного суда. Застывшие фигуры – это духовные мертвецы, погибшие для жизни вечной[197].
Апокалиптическая
