Однако в действительности в теории Третьего Рима речь шла не столько о светском государстве, сколько о распространении религиозного мировоззрения и христианской духовности. Послания старца Филофея представляли собой разряд эсхатологической литературы. Лейтмотив – приближающиеся апокалиптические времена. Никакого намека на территориальную экспансию в этих посланиях не содержалось. Напротив, великому московскому государю рекомендовалось не прельщаться земной славой и стяжательством вместо благодати небесной. Ведущей мыслью было исправление нравственности, а не внешнеполитические претензии.

Вызовом, катализировавшим эсхатологические ожидания в XV веке, стало очередное падение Византии. Византию в русском понимании погубили вовсе не турки, взявшие Константинополь, а произошедшее несколько ранее прельщение перед Западом. Взятие же в 1453 году Мехмедом II Константинополя было следствием произошедшего духовного падения. Византия пала, когда в 1439 году с согласия византийского императора и константинопольского патриарха была принята Ферраро-Флорентийская уния. Таким образом, Второй Рим – Константинополь пал, отступив от православной веры. С принятием унии утрачивалось представление о легитимности статуса императора и греческой церкви. Византия пала, отказавшись, подобно библейскому Исаву, от первородства[172].

Падение Византии в XV столетии явилось главным вызовом времени, затрагивающим не только политику или экономику, но и всю мировоззренческую систему координат. Ведущим положением средневековой историософии являлись пророческие аллюзии Даниила о происходящей в мировой истории последовательной смене пяти мировых империй – Ассиро-Вавилонской, Мидо-Парфянской, Греко-Македонской, Римской и царствия Христова. Четырем мировым царствам прошлого соответствовали образы льва, медведя, барса и дракона. Римская империя, таким образом, должна была быть, во-первых, последним из череды великих царств перед установлением царства Божьего, и, во-вторых, царством мировым. Падение Рима, взятого еще в V веке варварами, породило концепт о перенесении подлинного Рима. Для V столетия такой перенос безальтернативно связывался с Константинополем. Но далее в связи с кризисом Византии формируется дискурс об альтернативном имперостроительстве: либо анти-Византийском (Запад), либо пост-Византийском (Россия).

Линия «ветхий Рим – Константинополь – Москва» была дополнена в русских литературных памятниках, таких как, например, «Сказание о Вавилонском царстве», другой историософской схемой «Вавилон – Константинополь – Москва». Вавилон возникал в этой преемственной линии как первое в череде мировых царств. Потеря Вавилоном своего статуса была связана с его нравственным упадком, как впоследствии потеря статуса Константинополя с нравственным упадком Византии.

Само заглавие основного сочинения Филофея, в котором был сформулирован концепт Третьего Рима, звучало как «Послание к великому князю Василию, в нем же об исправлении крестного знамения и о содомском блуде»[173]. Проблемы борьбы с мужеложеством интересовали автора гораздо больше, чем политическое преемство от Константинополя. Византийская тема присутствовала как аргумент о необходимости поддержания благочестия в православном царстве. Формула же «Два Рима пали, третий Рим стоит, а четвертому не бывать» означала не торжество над внешним соперником, а эсхатологическую трагедию. У ветхого Рима нашелся преемник в православии – Константинополь, у того, в свою очередь, – православная Москва. Но в случае падения и Москвы это будет гибель окончательная. В мире не останется той силы, которая могла бы наследовать Москве в ее вере[174].

Определенное влияние на формирование теории «Москва – Третий Рим» оказала южнославянская политическая традиция. Определяя себя в качестве царей, а высших иерархов церкви – патриархами, сербские и болгарские государи еще в XIV веке бросали вызов Константинополю. «Третьим Римом» и «Новым Царьградом» была первоначально объявлена столица Болгарии Тырново. И только затем, после взятия Тырново турками, сами южнославянские мыслители стали применять концепт к Москве[175].

На Руси в иосифлянской среде он получил определенную переработку, будучи соотнесен с идущей еще от «Слова о законе и благодати» политической традиции. О том, что идея о новом Константинополе широко циркулировала в русском общественном сознании, свидетельствует, в частности, ее новгородский извод в «Повести о белом клобуке». Белый клобук как символ духовной власти вначале передается в Рим (римскому папе Сильвестру), затем в Константинополь и, наконец, в Новгород. Новгород занимал то место, которое в других версиях теории Третьего Рима отводилось Москве. Уже в XVII столетии, на Большом Московском соборе 1667 года, «Повесть» была заклеймена как клевета, ввиду подрыва в ней москвоцентричной модели[176].

Не все исследователи согласны с тем, что теория «Москва – Третий Рим» выступало государственной идеологемой Московской Руси. Существует, в частности, точка зрения, что в качестве таковой использовался концепт «Нового Израиля». Третья группа исследователей акцентирует внимание на идеологичности использования образа «Святой Руси». Но все эти идеологемы непротиворечивы по отношению друг к другу и встраиваемы в единую идеологию. Суть ее состояла в утверждении прав Руси в качестве духовного центра мира на основе восприятия ей от прежних центров особых сакральных оснований легитимности.

Семитысячный год и ересь «жидовствующих»

1492 год являлся в христианской профетической литературе как Востока, так и Запада началом реализации Откровения Иоанна Богослова. Создание Вселенной Господом продолжалось семь дней, а день божественный равен 1000 человеческим, и потому в 7000 году от сотворения мира (1492-й от Р.Х.) история должна завершиться. Вопреки предупреждению Иоанна, что время начала Апокалипсиса не может быть ведомо людям, тезис о конце света в названный год носил характер аксиомы и не подлежал сомнению. Не производился даже расчет пасхального цикла на более поздние времена. Когда Стефан Пермский намеревался создать азбуку пермякам, его отговаривали на том основании, что аборигены севера обходились без грамоты столетиями и перед концом истории введение ее абсурдно. Средневековая стагнация в развитии промышленности и товарно-денежных отношений обусловливалась хилиастическими воззрениями: бессмысленно обустраивать мир земной, если завтра наступит царство небесное[177].

Идейной основой феноменов капитализма и экономического общества являлось эсхатологическое разочарование, перенос апокалипсических сюжетов из настоящего в необозримое будущее. Реформация и протестантизм в Европе (в католической среде Антихристом был объявлен Лютер), новгородско-московская ересь на Руси обусловливались данной метаморфозой христианского сознания. Исходя из факта утверждения после 1492 года материалистической цивилизации, сензитивной, массовой культуры, многие современные исследователи связывают 1492 год не только со складыванием современной модели мира, но и со свершением апокалипсических предсказаний. Показательна в этом отношении книга одного из ведущих идеологов нового мирового порядка Ж. Аттали «1492»[178].

Приближение апокалипсических времен в XV веке ознаменовалось небывалой до тех пор волной антисемитизма в христианском мире, особенно в инквизиционной торквемадовской Испании, главном сосредоточении сефардской диаспоры в средневековье. Мотивом преследования евреев служило апокрифическое предсказание о приходе Антихриста из еврейской среды. Отцом его явится дьявол, а матерью – еврейка из рода Данова[179].

На Руси еще Владимир Мономах через 113 лет от освобождения дьявола (срок символичный,