думаю… Это и есть самое смешное. Из списка Квинта следует, что якобы найденную и восстановленную Нерониском «Песнь тьмы и тьмы» сочинили не титаны, а все тот же бродяга. Гней её подпортил, не без того, но сомнений нет никаких. Наследникам великого изгнанника и нашему не менее великому стихотворцу насыпали гору серебра за то, что валялось на дороге…

– Бротусу придётся оплатить ещё и молчание Квинта… В этом доме всегда знали, какая пыль станет золотом. Хотелось бы знать… – Плисфий сделал небольшую, но многозначительную паузу. – Хотелось бы знать, сколько на самом деле стóят все добытые нашим другом древности. Хотя бы извлечённая из озера плита и ниннейские урны. Спрошу при случае сына нашего мудрого Квинта, раз уж он не желает превращать движение в пространство.

– Движение в пространство? – самым честным образом не понял Менодим, и Плисфий с готовностью пояснил:

– Так давешний умник называл низвержение Времени, вознесение Неба и столкновение оных. Дескать, это опасно…

– Пророки совсем обнаглели… – заметил Менодим и посмотрел со значением. – Как и звездочёты. Вчера какой-то мерзавец пугал «триумфом светил» и кричал, что оскорблённое Время отомстит оскорбителям. Он был глуп, и его схватили.

* * *

Гротерих в новом доспехе стоял между Арзульфом и рыжим Фрамом, глядя на растекающуюся по храму толпу. Рёт был сразу и зол, и спокоен, спокойней, чем декаду назад, когда вместе с отобранными консулом Бротусом воинами впервые увидел «возрождённый Стурнон». Сотню северян вырядили в золочёные доспехи и назвали Вечнозвёздными. Все это было глупо, но Гротерих явился в Стурн за деньгами, а деньги наёмникам платили исправно. Получив свои стурнии, рёты отправились к «Трём конягам» и выпили по половине чаши, выплеснув вторую половину за плечо – откупились от увязавшегося следом зла.

Ульвингу не нравилось всё от начала до конца, Гротериху тоже, но их дело было сверкать позолотой, пока товарищи в простых доспехах патрулируют город и сторожат ставший запретным мыс. Городской страже тоже стали больше платить, но работы прибавилось не слишком. Стурнийцы шипели по углам, порой, напившись, орали хулительные песни, но дальше дело не шло. Эти люди разучились защищать хоть богов, хоть границы, хоть себя, но Гротерих всё равно собирался остаться, ведь Фенгл послал ему новую встречу со смуглянкой. Девушка была с матерью и ещё двумя женщинами, но северянин на сей раз не сплоховал – прошёл следом до самого дома, а дальше за дело взялся Гай.

Смуглянку звали Лара, она вместе со вдóвой матерью жила в доме замужней сестры и часто подолгу сидела в саду. Оставалось войти и заговорить. Гай брал это на себя, но друзья решили, что нужно переждать празднества. Не утерпев, рёт отвернулся от переминающихся с ноги на ногу сенаторов и младших жрецов и глянул на боковую галерею, где прятался Гай. Сын Фульгра хотел видеть все собственными глазами, а вот Гротерих предпочёл бы оказаться от испакощенного храма подальше. Это были не его боги и не его царь, но веселей от этого не становилось.

Взгляд наёмника скользил по ставшим разноцветными колоннам, толпящимся на галереях золочёным статуям и изрезанным непонятными завитками вазам, в которые они с Гаем за пару ночей перенесли прах скадарийцев. Раньше мысль Квинта оставить воинов в их усыпальнице, как бы её ни изуродовали, казалась верной, теперь, когда в Скадарион ввалилась толпа, Гротериху стало тошно. Как будто это он, мёртвый, видит, как в рётских горах рушат столбы памяти и разрывают могилы…

Удар гонгов. Короткий базарный шум и тишина. Сенаторы и придворные замерли, ожидая владыку. Вечнозвёздные вскинули мечи, приветствуя Мирона и следовавших за ним старших жрецов и консулов. Последним на ярко-жёлтые плиты ступил толстый Бротус, и Вечнозвёздные перестроились, отсекая титанидов от безродной мелочи.

Первосвященник в ярко-синем облачении остановился меж двух алтарей – Солнечного и Лунного – и воздел руки, Мирон прошествовал дальше, поднялся по пологим ступеням на огороженную кованой решёткой площадку и поднял жезл. Жрецы что-то бросили в курильницы; сперва еле слышно, а потом все громче запел хор. Началось.

* * *

В начале церемонии Плисфий ещё радовался утреннему договору с Менодимом, потом ноги, сердце и голова вынудили позабыть и богов, и политику, а хор всё пел, к куполу возносился сизый горько-сладкий дым, от которого першило в горле, и до благодатных носилок было дальше, чем до ныне скератской Отрамы, – Мирон в своём пристрастии к театру сочинил целое представление.

Консул с ненавистью посмотрел на царское возвышение. Божественный вдохновенно размахивал увенчанным лунным диском жезлом. Дирижировал. Как всегда, когда слушать не хотелось, тщательно выпеваемые стихи лезли в уши с настойчивостью докучливых родичей.

– В этом мире бросались на стены живые, – тянуло множество уже не мужских глоток.

Красным пеплом взметая горящую плоть,

В этом мире впервые сражались и пели впервые,

В этом мире стояли у…

Вступившие флейты окутывали словеса, словно одежды – вылезшего из бассейна толстяка. Плисфий не утерпел, вздохнул поглубже и тут же был наказан кашлем. Увенчанная венком из белых мальв башка досадливо дёрнулась. Царь не глядя подмахивал счета и приговоры, но малейшее пренебрежение к своим талантам помнил долго. Плисфий не раз растравлял в своих целях самолюбие Мирона, а теперь наглотался подлого дыма и сам оплошал…

– Верному слуге вечных Небес! Прими кувшин сей.

Поданный младшим жрецом кувшин был много тяжелей, чем хотелось. Мастер не рискнул украсть царское золото, но лучше б он оказался вором, да и прислужники могли расплескать хотя бы треть набранной в озере благодати. Не расплескали.

– Мы не вы. – Теперь прорывающиеся сквозь аккомпанемент слова казались издёвкой.

Никогда вы не станете нами;

Вы смогли победить, но и только. И вам никогда

Не схватить под уздцы золотое предвечное пламя…

Первосвященник ударил посохом о выуженную из озера плиту, и самый юный из прислужников двинулся к священному бассейну. Наполнение началось. Сперва прислужники, затем – младшие жрецы, потом старшие и, наконец, консулы. Все они опрокинут свои кувшины, но вода уйдёт в мрамор, как в песок. Тогда наступит черед божественного Мирона. Высочайшая чаша будет принята Отцом-Стурном, священные воды наполнят бассейн, и служба закончится…

Хор по-прежнему предрекал покусившимся на титанов смертным век за веком уныло брести по своим же следам, курения тлели и нещадно дымили, вереница жрецов синим хвостом тянулась меж алтарей Солнца и Луны. «Сочинение» Физулла иссякло, «находка» Нерониска звучала не столь уныло. Пожалуй, она была даже красива, хоть и мрачновата, но наслаждаться песнопениями, когда ноги спорят