Шрифт:
Закладка:
Слава демократии!
Твой Констанций Нафаньевич Буровой».
«Нафаньевич, не делай из меня идиота! И вообще, Нафаня, не путай личную шерсть с общественной!
Во-первых, никаких таких особых расходов на прокорм ученых у тебя не было. Ты же, прохвост, их все три месяца кормил теми просроченными собачьими консервами, что у тебя отказались брать на реализацию решительно все. Благо наш интеллигент знанием иностранных языков не обременен и надписи на банках прочитать не в состоянии, было б импортное – и ладно…
Во-вторых, какая такая агентура устанавливала личность Щенко, да еще за деньги?! Совсем уж за лоха меня держишь, Нафаня? Вся Дума знает, что Пельменников, когда спьяну подрался в буфете с Владимиром Вульвовичем, выложил сгоряча и про агрегат, и про времяпроходца, и про Киевскую Русь…
Отсюда – в-третьих. Страшно подумать, но вдруг у этих стервецов что-то да получится?! Нужно либо срочно переметнуться к ним во фракцию, либо отправить в прошлое кого-то серьезнее Лерочки. С Лерочкой расхлебывай сам. Я прекрасно понимаю, как тебе с ней нелегко: у тебя, Нафаня, естество так и играет, ты девочек с Тверской таскаешь, как с конвейера, а Лера сутки напролет следом ходит и ноет, чтобы ты все бросил и писал бы с ней новые частушки супротив коммуняк. Нелегко, понимаю. Но Лерочку ты себе сам на шею посадил, сам и выпутывайся. И потом, это у нас она еще худо-бедно может существовать на политическом пространстве, а в древнем Киеве ее, дуру, в первый же день поленом пристукнут, ибо, как достоверно установлено, в том историческом отрезке психушек не имелось.
В общем, за труды получишь сотню баксов. И хватит с тебя. Что до хрононавта, кандидат на примете у меня есть, кстати, землячок Щенко и его старый неприятель, Гайдарий Кадетович Ферапонтыч. Может, помнишь такого? Когда в девяносто первом ты со своими брокерами таскал знамя по Кутузовскому, он из окна выбросил на путчистский танк налитый водой презерватив. За что потом получал медаль в одном потоке с тобой. Он еще от пьяного восторга в Георгиевском зале наблевал прямо на генерала Убейволченко, не можешь ты его не помнить…
Словом, бери, сколько дают, а с Лерой разбирайся сам. Нужно спешить, время не ждет.
Твой Гера Мурмулис».
«Гера!
Между нами, демократами, скотина ты первостатейная. Сто баксов?! Герою августа?! Издеваешься, Гера? Как ни странно, Ферапонтыча твоего я помню. Потому что тогда при вручении облевал-то он вовсе не Убейволченко, а тебя, Герочка, тут ты запамятовал. Помню, как не помнить – бороденка веником, на камуфляж музейные эполеты пришиты. Только тогда он был не Гайдарий Кадетович, а Иван Онуфриевич, согласно старому паспорту. В Гайдария он потом перекрестился…
Гера, ты хорошо подумал? Он же тебе в прошлом такого наворочает… Это ж мизерабль, как писали импортные классики!
Твой Конст. Наф. Буровой».
«Нафаня!
Что касается ста баксов – Мари, бери колбасу и не кокетничай. Все равно больше не получишь. Что до Ферапонтыча – сам все прекрасно понимаю, не обольщаюсь и иллюзий не строю. Но кого же прикажешь послать? Где я тебе возьму Терминатора? Чтобы был демократ, либерал, да еще и толковый, способный в одиночку выжить в Древней Руси? Это где же нам такое чудо-юдо в одночасье раздобыть? Самокритично говоря, наблюдается гораздо более примитивный модус вивенди: украл – выпил – в Париж, украл – выпил – в Варшаву…
И потом, нам, политикам, следует быть самую чуточку циничными. Если, паче чаяния, с Ферапонтычем в прошлом произойдет что-то нехорошее – его и не жалко, откровенно-то говоря. Много их таких в августе презервативами швырялись, всех не пережалеешь. Короче говоря, бери сотню баксов, сажай в машину Ферапонтыча – и вперед! К тому красно-коричневому сараю! И – без осечек!
Твой Гера Мурмулис».
В начале славных дел
В Киев, мать городов русских, Олег Щенко вошел не через Золотые ворота, как полагалось бы честным путникам, а сквозь случайно обнаруженную дыру в заплоте – чтобы избежать лишних объяснений с городской стражей, ибо его внешний вид был зело предосудителен. Добираться в Киев пришлось кружным путем – чертова машина времени, пыхая дымом и напоследок чувствительно долбанув времяпроходца током, выбросила его аккурат в безымянной степи, у кочевий половцев. Половцы, люди патриархальные, приняли путника радушно и от пуза напоили просяной хмельной бузой – благо Щенко, прислушавшись к ощущениям организма, с радостью обнаружил, что отравлявшая жизнь антиалкогольная спираль как-то рассосалась в потоке взбудораженного Времени.
Дела поначалу пошли лучше некуда. Уже минут через десять Щенко поднял степняков на борьбу с жидомасонами, узкоглазые дети природы кинулись седлать коней и вострить сабли. Увы, еще через пару минут обнаружилось, что простодушные половцы полагали, будто жидомасоны – это еще одно матерное наименование их извечных недругов, степных же печенегов. Поняв свою ошибку, половцы расседлали коней, отложили недовостренные сабли и наотрез отказались ловить по степям кого-то вовсе им неизвестного.
Спьяну Щенко обозвал их просионистским элементом. Смысла половцы не поняли, но по тону гостя догадались, что их отнюдь не навеличивают. Поскольку особа гостя священна и неприкосновенна, они дождались, пока Щенко выйдет по нужде за пределы кочевья, где он, согласно степным законам, был уже не гость, а так себе, непонятно кто. После чего навалились скопом и чувствительно отколошматили. Хотели еще и попинать, но хан Кончак был в тот день добр и потому великодушно махнул рукой:
– Тохта![2] Пусть эта кусливая собака уходит своими ногами…
Ободранный и злющий, Щенко кое-как сориентировался по звездам и побрел в сторону Киева – где гуся украдет, где на мельнице молочка выпросит, где ограбит одинокого купца. Пролезши в вышеупомянутую дыру в заплоте, он воспрянул душой, умилился мысленно: «Киев! Матерь городов! И ни единого тебе хохла!» И пошел по граду Киеву, гадая, с чего же начинать свою благородную миссию.
Судьба его обнаружилась вскоре – в облике верзилы в дорогом парчовом охабне, сидевшего при поленнице и явственно маявшегося с дикого похмелья.
Собрав в уме скудные запасы древнерусского, Щенко, не теряя времени, вопросил:
– Одначе, мужик, торгуют ли у вас пивом зело?
– Зело, – грустно ответствовал сидящий. – Только пиво у нас одни немчины с фрязинами лакают, а мы медовуху гоним. И не мужик я тебе вовсе, а Владимир, князь стольно-киевский…
– Иди ты! – изумился Щенко.
– Святой истинный крест, – сказал князь, перекрестившись. – Сижу вот, с похмелья маюсь. Во дворец возвращаться невместно – там бабка, княгиня Ольга, с посохом сторожит. Сурова старуха. Боязно. Напился
