Союза он был убежден искренне. В интервью он обосновал это – опять же в обтекаемых формах – не заверениями Сталина и его функционеров, а тем, что СССР понес в войне колоссальные жертвы и не может позволить себе новую войну.

Исключительно предвзятой кажется логика Томаса Манна в отношении плана Маршалла. Голод и нищета в послевоенной Европе стали питательной почвой для популярности коммунистических партий. Поэтому американская помощь, уже и с объективной точки зрения, по воле одного этого обстоятельства, была обусловлена политически, причем не из-за пристрастия властей США к реакционным правителям, а как защита от тоталитарных сил. В рассуждении же Томаса Манна этот факт поставлен с ног на голову. Действительно ли он верил, что коммунизм был в Европе только «пустым словом»? Или был все же внутренне готов принять как должное приход коммунистов к власти в какой-нибудь европейской стране?

Заключительная критика атмосферы в СССР звучит как высказывание «для алиби». Ее содержание связано с записью в дневнике Томаса Манна от 1 августа 1947 года. Американский госслужащий рассказал писателю в Цюрихе «много достоверного» о советской «культурной пропаганде и культурной примитивности»[253]. Высказывание на этот счет в интервью не совсем совпадало с более ранними заявлениями Манна на ту же тему. В 1942 и 1943 годах он писал о «культурном и социальном развитии» в СССР, «относящемся к величайшим национальным подъемам, которые только знает история»[254]. Позже он также восторгался советскими культурными достижениями.

Интервью в «Сан-Франциско кроникл» содержало три послания, однозначно важных для Советского Союза в контексте холодной войны. Во-первых, что Европе незачем бояться коммунизма; во-вторых, что СССР – миролюбивая держава, и, в-третьих, что план Маршалла – инструмент политического контроля американцев. «Сан-Франциско кроникл» была ежедневной газетой с широкой читательской аудиторией, и советские кураторы Томаса Манна должны были рассматривать его интервью как успех.

По крайней мере одно из этих посланий было опровергнуто уже в начале 1948 года. Смена власти в Чехословакии, прошедшая по четко выверенному плану, показала, что коммунизм – не пустое слово. Томас Манн следил за событиями, но в его дневнике удивительным образом нет и следа переоценки недавнего высказывания или признания его ошибочности.

Кризис в Праге начался 20 февраля, когда все некоммунистические члены правительства ушли в отставку в знак протеста против увольнения из МВД нескольких старших офицеров. Во главе этого министерства стоял коммунист, уволенные офицеры не были членами коммунистической партии Чехословакии. Томас Манн безучастно отметил, что в правительстве остались одни коммунисты. Перевыборы, на которые рассчитывали ушедшие в отставку министры, назначены не были. Вместо этого 25 февраля было приведено к присяге новое, полностью состоящее из коммунистов правительство. Томас Манн записал 26 февраля: «В Праге завершен приход коммунистов к власти, который был нужен, вероятно, в основном из-за фашистских словаков. Против этого предположительно студенческие демонстрации фашистского характера. Речь Бенеша отменена»[255]. – И ничего более.

Новость о самоубийстве министра иностранных дел Яна Масарика 10 марта вызвала у Томаса Манна растерянную, но все же не переоценочную реакцию. Он записал, что страну, как в 1938 году, оставили в беде. Во всем виноваты «бесхарактерность и бессилие Запада»[256]. Незадолго до этого он отправил приветственное письмо по адресу конференции международного объединения издателей, которая должна была состояться 10 марта в Праге под председательством Масарика[257].

Убежденность Томаса Манна, что в Америке Трумэна «челнок» склоняется на сторону войны и «фашизма», была непоколебимой. Этим объясняется его наивно-беспечное отношение к опасности коммунизма. Оно имело и другую, более глубокую составляющую: отвергая политику США, писатель одновременно защищал свой собственный, вымышленный «социализм», который он собрал из обрывков различных общественных учений и дополнил идеализированным образом рузвельтовского «Нового курса». Крайне болезненно он отреагировал на компетентную статью социолога Леопольда Шварцшильда о Карле Марксе, вышедшую в конце 1947 года. Шварцшильд, который, в отличие от Томаса Манна, читал Маркса, обоснованно выводил из его учения ленинско-сталинский государственный террор. Томас Манн – считавший себя в марксизме дилетантом – нашел статью чудовищной[258]. Жестокая истина никак не укладывалась в мире его спасительных фантазий. Как оппонент антикоммунистов он оставался для Советов важным и ценным кадром, несмотря на тот или иной идейно-политический «промах».

Личное дело писателя содержит три обширных отчета, датированных январем 1948 года. Первый из них озаглавлен «Краткое временное пребывание Томаса Манна в Европе» и гласит:

Летом 1947 г. в связи с конгрессом Пен-клуба, Томас Манн совершил короткое путешествие по Европе. Он был в Англии, Швейцарии и во Франции. Это была первая послевоенная поездка Манна в Европу после 10-летнего перерыва.

По прибытии в Европу Томас Манн дал несколько скупых интервью; ряд газет опубликовал выдержки из его заявления, которое он сделал, вступив на континент; опубликованные версии, однако сильно отличаются друг от друга и вызвали в значительной степени неправильные комментарии в печати. В частности, с легкой руки швейцарской газеты «Цюрихер цайтунг», по Германии распространился слух, что Томас Манн сделал заявление, из которого можно сделать вывод, что он разделяет сепаратистские и федералистские взгляды на государственное устройство Германии, примерно в духе американской концепции, выявившейся на Московской сессии Совета Министров Иностранных Дел. Отмечалось даже, что Томас Манн сделал, якобы, подобные заявления в качестве «американского гражданина». Эти слухи были подхвачены в конце мая газетами западных зон и просочились в Берлин. Полтверждения этим слухам, однако, не последовало и характерно, что берлинские газеты, издающиеся по английским и американским лицензиям в Берлине, словно по команде, подозрительно единодушно перестали писать о Томасе Манне.

Если учесть огромное морально-политическое влияние, которое имеет Томас Манн в немецком народе (его книгу «Буденброки», несмотря на запрет, можно еще сейчас найти в очень многих немецких домах), то позволительно предположить, что имел место маневр со стороны реакционных немецких газет, пустивших «пробный шар» для выяснения позиции Манна. Никаких официальных данных о политических заявлениях Томаса Манна не опубликовано. О его поездке в Европу известно лишь то, что на конгрессе Пен-клуба в Цюрихе он ходатайствовал о принятии немецких писателей в Пен-клуб и восстановлении немецкой секции Пен-клуба. В Лондоне и в Цюрихе Томас Манн выступил с докладом о философии Ницше.

Газета советской военной администрации «Теглихе рундшау» весьма осторожно комментировала приезд Манна в Европу и опровергла упомянутые выше слухи об имевших, якобы, место «политических высказываниях» Манна следующим косвенным образом:

«Развитие Томаса Манна в прошедшие годы, – пишет газета, его позиция в отношении немецких, европейских и мировых проблем не может служить целям спекуляции и противостоит различным кривотолкам; она ясно