Этот отчет содержит по крайней мере две фактические ошибки: поездка Томаса Манна была первой не за десять, а за восемь лет; во Франции он в этот раз не был, но зато посетил Нидерланды. Заметна также ошибочная оценка его взглядов на будущее Германии. Сразу же по прибытии в Европу он заявил, что выступает против новой централизованной империи[260]. Остается непонятным, был ли советский референт недостаточно информирован или же по какой-то причине выдавал желаемое за действительное.

Из этих ошибок не стоит, впрочем, делать какие-либо далеко идущие выводы о работе советских инстанций с Томасом Манном. Ложные данные попадаются и в материалах американских ведомств, имевших наиболее полные возможности наблюдать за ним. Так, например, в досье Иммиграционной службы США (INS) дается абсолютно необоснованная информация, будто Томас Манн в 1952 году заявил, что собирается навсегда переехать в ГДР[261]. Легкий антиамериканский призвук в советском отчете типичен для времен холодной войны. Цитата из восточноберлинской газеты «Теглихе рунд-шау» лишний раз свидетельствует о том, как серьезно советские кураторы относились к Томасу Манну.

Два других сообщения, также помеченных январем 1948 года, передают соответственно содержание двух статей о писателе. Это работы восточногерманских марксистских авторов Альфреда Канторовича «Томас Манн в зеркале своих политических эссе» и Александера Абуша «Встреча. Внутренняя и внешняя эмиграция в немецкой литературе». В русле стратегии, предложенной, в частности, в 1939 году Ульбрихтом, оба они превозносят Томаса Манна как великого моралиста и гуманиста и защищают его от любых нападок[262].

С началом холодной войны Томас Манн решил не выступать против мейнстрима. В дневнике записано, что, несмотря на гражданство США, он чувствует себя там гостем и чужим[263]. Примерно до середины 1948 года он действительно высказывался о политике администрации Трумэна с осторожностью. Но в проекте речи по случаю избирательной кампании Генри Уоллеса неприязнь Томаса Манна к мейнстриму проявляется неожиданно резко. «Мы огорчены, даже оскорблены, – писал он, – потому что Америка, куда ни посмотри, считается последним мощным бастионом реакции и угнетения, решительной опорой всего того, что народы ненавидят и презирают, державой, которая с неуклюжим макиавеллизмом выступает за интересы всего того, что гнило и реакционно»[264].

Черновик этой речи Томас Манн написал в мае 1948 года для предвыборного мероприятия в пользу леволиберального кандидата в президенты Уоллеса, которого, помимо прочих, поддерживала компартия США. Этот политик был известен и в СССР. Так, Джон Стейнбек цитирует в книге «Русский дневник» (1948) слова советского служащего: «Единственный в Америке голос, который громко поднимается против войны, это голос Генри Уоллеса»[265].

Тон речи Томаса Манна необычно резок, но особенно бросается в глаза сходство некоторых фраз из нее – например, процитированного отрывка – с политжаргоном советской прессы тех лет. Предвыборный митинг состоялся 15 мая. Супруги Манн пожертвовали на кампанию Уоллеса сто долларов, но от выступления с речью писатель, судя по всему, все же воздержался[266].

Примерно через три недели он написал еще одну речь об актуальных событиях, в которой снова высказал свое недовольство мейнстримом. Он выступил с ней 6 июня 1948 года перед так называемой «Голливудской группой защиты мира» {Hollywood Peace Group) и снискал бурные аплодисменты. Принципы его аргументации оставались прежними, как и основной посыл речи: жесткий антикоммунизм несовместим с миролюбием, а Соединенные Штаты находятся на пути к фашистской диктатуре. По-прежнему он настаивал на иллюзии, что коммунизм не представляет опасности для Европы. Сталинский Советский Союз он неизменно рассматривал как «Россию» с легитимной, хотя и не совсем по его вкусу устроенной государственной системой. Противоборство США и СССР было обосновано в его речи не идеологическими, а геополитическими мотивами. При этом он невольно или преднамеренно игнорировал принципиальный факт: верные Сталину европейские коммунистические партии были нацелены и натренированы на непременное взятие власти и установление диктатуры. Комментарий Томаса Манна к подтверждавшим это событиям в Чехословакии был поразительно наивен[267].

Советы не регистрировали в деталях каждое выступление Томаса Манна. Не делало этого и ФБР, наблюдавшее за ним в непосредственой близости. Отчеты американской службы безопасности носили в основном рутинный характер и не содержали каких-либо «сенсационных» сведений о писателе. Короткие сообщения в его советском личном деле почти не отличаются от них по стилю и характеру. В 1948 году к ним прибавилась только одна нейтральная заметка. Она датирована 24 октября и гласит: «Томас Манн намерен пропагандировать идею создания мирового правительства»[268]. Источник информации не указан.

Но количество сообщений в личном деле не играло решающей роли. Советы были хорошо знакомы с тенденцией политических выступлений Томаса Манна и в целом могли быть ею довольны. Писатель ценил переписку с Бехером, который снабжал его восточногерманскими литературными журналами. Время от времени ему оказывались очередные приятные знаки внимания. Так, в конце августа ему прислали фотографии улицы, названной его именем в саксонском городе Бауцен[269].

Между тем предложения, которые Бехер делал Генриху Манну, становились все более соблазнительными. 28 октября 1948 года он писал: «Я хотел бы еще раз заверить Вас, что для Вас здесь подготовлено все, необходимое Вам для жизни и работы. В связи с Вашим возвращением мы подумали об основании германской Академии поэтического искусства, президентом которой предполагается назначить Вас. <…> Тысячи Ваших читателей надеются на Ваш приезд!»[270] Но Генрих Манн по-прежнему не решался покинуть Новый Свет.

Младший брат Томас был также не обделен почестями. В письме от 29 октября Бехер пока только в неофициальной форме спрашивал его, согласится ли он выступить с речью в будущем году на праздновании двухсотлетия Гете в Веймаре. Далее Бехер конфиденциально сообщал, что первую Гетевскую премию, учрежденную по случаю юбилея, собираются присудить ему, Томасу Манну[271]. В дневнике писатель назвал этот вопрос щекотливым[272].

Вопросу предшествовал неприятный эпизод, о котором Томас Манн тогда определенно еще не мог знать. Идея пригласить его на торжества в Веймар и сделать почетным гражданином этого города была сначала отвергнута. Твердолобые местные партийцы заявили, что он «слуга Уолл-стрита» и «давно уже не вносил свой вклад в оптимизм строителей нового немецкого будущего». Подобно Ульбрихту в 1939 году, в дело вмешался Бехер. По телеграфу он урезонил партийных провинциалов и добился решения в пользу «великого моралиста» и гуманиста[273].

Год 1948-й заканчивался под знаком приближающейся большой войны. Напряженность усилилась из-за советской блокады