Шрифт:
Закладка:
На союзников наиболее сильное, «огромное впечатление» производил, сопровождавший развал тыла «чрезвычайный контраст между жизнью в штабе и жизнью несчастных рабочих, солдат и пациентов в госпиталях»[599]. Русские командиры, вспоминал Уильямсон, «выглядели удивительно безразличными к состоянию своих войск и к положению на фронте. Старое ленивое, безразличное отношение российского императорского Верховного командования проявлялось в их легкомыслии, в том, как им удавалось жить в сравнительном комфорте в своих штабах или в поездах, тогда как войска вокруг них голодали или замерзали…»[600].
В еще более резких формах этот контраст проявлялся в отношении общественности и командования к раненым солдатам:
«Мы все знали, — вспоминал о Юге России британский офицер Уильямсон, — что помещения в поездах, которые должны быть отведены раненым, иногда были заняты женщинами, не имевшими на это права, жившими в сравнительной роскоши под чьей-то генеральской протекцией, а в это время раненые солдаты тащились пешком. Целые поезда были заняты влиятельными офицерами, которым полагалось быть рядом со своими солдатами, а в это время больным и раненым офицерам в госпиталях отказывали в месте, а иногда и вообще бросали на растерзание наступающим красным. Один французский генерал назвал эти поезда «борделями на колесах»»[601].
Точно так же, бывший в Омске американский ген. У. Грейвс был поражен пренебрежительным отношением населения и власти к больным и раненым воинам, которое он повсюду наблюдал: «было прискорбно видеть этих несчастных, предоставленных самим себе», в то время как веселящаяся толпа («мы насчитали до тысячи танцующих») в омском парке «находилась в расстоянии не больше двадцати минут ходьбы от места, где умирали солдаты, умирали во многих случаях несомненно из-за отсутствия ухода за ними»[602].
Основная причина сложившегося положения, по мнению Уильямсона, заключалась в командующем армией Юга России ген. Деникине: «Многие из окружавших его (Деникина) людей не любили воевать, и эти люди, одетые в абсурдные мундиры, при шпорах и кружевах, изо всех сил старались избегать работы. Но хоть и была у Деникина сильная воля и сам он был несгибаем, он выказывал необъяснимое отсутствие решительности в отношении этих лиц. Сам по натуре настоящий солдат, он, похоже, не осмеливался потребовать чего-либо от своих подчиненных»[603].
Однако Деникин, оказался в том же положении, что и Колчак — ему просто не на кого было опереться. Даже спецслужбы, оправдывался Деникин, погрязли в том же тыловом разврате, что и остальная часть тылового «общества»: «Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, — писал он, — но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова»[604].
* * * * *
«Предательство тыла» с неизбежной неотвратимостью уничтожило изнутри все Белые режимы без исключения, став одной из основных причин их поражения. И в этом не было ничего случайного, точно так же во время Первой мировой «Тыл предал русское офицерство, — подчеркивал один из его представителей А. Кемеровский, — бросив его, как кость, распропагандированным, потерявшим облик человеческий, солдатам. Тыл, принеся в жертву офицерство, выигрывал время…»[605]. И это предательство тыла выражалось в одном и том же — в «отсутствии руководства и коррупции, которая, — по словам Уильямсона, — разрушала все, что они предпринимали»[606].
Характеризуя состояние тыла в Первой мировой, в 1915 г. плк. И. Ильин в отчаянии восклицал: «Всюду, куда ни ткнись, воровство, воровство и воровство — никому нельзя верить, просто наказание!» «Война — это кошмар, везде и всюду зло. Одни крадут казенные деньги и заботятся о наживе, другие грабят жителей, третьи издеваются над этими жителями и ничего не признают»[607]. Указывая на «гомерическое воровство и грабеж», которые творились в тылу Ильин, приходил к выводу, что «если так будет продолжаться, нам войны не выиграть»[608].
В начале 1916 г. военный корреспондент М. Лемке приходил к крайне пессимистичным выводам: «торгово-промышленный класс без органов и организации он крепко объединился и разоряет страну, как дикарь. Все это возможно в такой стране, где нет разумной и знающей жизнь власти, ни любви к родине, ни понимания своих элементарных гражданских обязанностей… Государственная Дума не внесла в это дело корректив: она принципиально высказалась против крутых административных мер…, и не указала ни на какие другие меры… Россия попала в безвыходное положение… Мы летим на всех парах к какому то страшному краю, к тому ужасному концу, который никому неясен, но неизбежен…»[609].
«Есть какой-то вампир, который овладел всей Россией, — восклицал в ноябре 1916 г. с трибуны Государственной думы депутат Околович, — Своими отвратительными губами он прилип к сердцу ее народно-хозяйственного организма…»[610]. Именно это, не встречавшееся ни в одной из других воюющих стран, в таком откровенном и не сдерживаемом ничем виде, хищническое и эгоистичное поведение правящих, и имущих классов[611], привело к тому, что Россия оказалась единственной из Великих Держав, ставшей к октябрю 1917 г. полным экономическим и политическим банкротом[612]. Все остальные события были только следствием этого явления.
То же самое «Предательство тыла» вновь повторилось и во время гражданской войны, когда «русская общественность представлялась разношерстной толпой из общественных деятелей, интеллигенции, больших и мелких служащих, торговцев-спекулянтов, разного рода авантюристов, буржуазных дельцов и обывателей. На словах эта общественность проявляла готовность к подвигу и жертве, но если такие побуждения и были, то они тонули в массе самых низменных похотей. Люди, кричавшие о спасении Родины, не в состоянии были отказаться от привычки к ссорам, дрязгам, интригам и взаимного поедания, и та самая Сибирь, из которой ожидалась смерть большевизму, стала для него совершенно безопасной, ибо все, что должно было создать общественную и военную силу и дать мощь белому движению, все это здесь беспощадно развращалось, гноилось и бесследно пропадало. Тут изменить нельзя было ничего, ибо против всякой идеи порядка и закона тотчас же поднимались чудовищно разросшиеся подлость, трусость, честолюбие и корыстолюбие. Все, — отмечал Р. Раупах, — жадно тянулись к старой привольной и хорошей жизни, к кормежке, к благам, преимуществам и наслаждениям. «Все чавкают оголодавшими челюстями, испускают похотливую слюну и неспособны видеть будущего — темного, грозного, безвестного». Рестораны торговали ежедневно на многие тысячи
