– Когда мне было черыре года, мама взяла меня в музей Пушкина. Там есть много статуй греческих богов или, как мне тогда казалось, просто голых мужиков. А я ходила, рассматривала их и потом громко на весь зал заявила, что дядям по ошибке вылепили лишнее. И уже было хотела привести доказательство, сняв с себя трусы, как мама во время меня остановила.

– Да уж, представляю удивление твоей мамы. И то, как ты снимаешь трусики, – Лео игриво посмотрел на Варю, которая не замедлила залиться густой краской.

–Нет, ты не представляешь. Это были Советские времена. И трусы в общественном месте снимать было категорически запрещено.

Лео задрал голову и очень заразительно рассмеялся чертовски сексуальным мужским смехом, который бывает почему-то только у чертовски сексуальных мужчин.

– Значит, ты была хулиганкой?

– Не знаю. Но подруг у меня никогда не было. Были только друзья – мальчики. Мне было с ними как-то спокойнее и интересней. В куклы я не играла, поэтому с девочками мне делать было нечего. А с мальчишками мы все время что-то придумывали. Тогда нас отпускали гулять одних лет с пяти-шести, и никто не боялся. Не то, что сейчас. Мамочки гуляют с двенадцатилетними. Бедняги. Ни по гаражам не побегать, ни капитошки покидать.

– Капитошки? Это что за четовщина такая?

– Ну как? Обычные напалечники покупали в аптеке, наливали в них воду и кидали в прохожих с крыши дома. Отличное времяпрепровождение.

– Напалечники… А это что такое?

Варя повернулась и снова в поле ее зрения попал оголенный живот Лео, покрытый темными волосками, которые словно стрелой указывали туда, куда приличной женщине смореть непристало.

–Лео, у тебя что, детства не было? – Варя махнула рукой. – Забудь.

Она сделала серьезное лицо, и тут же рассмеялась.

– Как-то раз мы с другом налили воды в такой вот напалечник и хотели было выкинуть его из форточки, как дверь открылась и зашла мама. А дружбан мой умом сильно не отличался и от растерянности вместо форточки кинул его на мою кровать. Капитошка порвалась и все три литра воды оказались на моем одеяле, озером растекшись по нему. Оно потом дня четыре сохло. А я спала на диване в гостиной.

– Да, если бы я такую шутку отколол, мне бы это не сошло с рук.

– А кто тебе сказал, что мне сошло? Меня отправили в деревню на целый месяц, а там бабуля считала, что я девица взрослая и должна работать, так что мне было не до развлечений. Полоть грядки – Лео скривил рот, скорее от того, что ему мало известен такой род занятий. И Варя снова рассмеялась. – Коров пасти. Я их всех по именам знала. Зато именно там я начала читать. Все подряд. У бабушки с дедушкой была большая библиотека, половина дома занимала. Книги были везде: на полках, в шкафах стояли стопками, даже сарай был доверху забит ими. И поскольку сил на что-либо еще по вечерам у меня не было, я начала читать. Вот так и читала пятнадцать лет без остановки, пока не обнаружила, что еле помещаюсь на диван. А когда опомнилась – ни друзей, ни подружек у меня не было. И мир фантазий снова спасал – я возвращалась к своим героям романов вместе с очередным куском торта.

– А ты знаешь, что тридцать пять процентов мужчин предпочитают женщин в теле?

–А ты это откуда знаешь?

–Ты забыла? Я фотограф модного грянцевого журнала, но таких женщин мы на страницах по какой-то причине не размещаем.

Варя кивнула. Ей было знакомо это чувство – когда тебя пытаются утешить, но тут же признают, что это полнейшая ерунда и что этот мир – для стройных.

– Флор, ты уверенна, что не читала какую-нибудь книгу про русскую Варю, которая настолько тебя впечатлила, что твой мозг играет в игры с тобой.

– Лео, я помню мельчайшие подробности. Я все помню. Стол на кухне с резными ножками, свою любимую кружку – розовую, на ней по-детски так нарисована девочка. И то, как каждое утро меня встречали дети в интернате. Особенно щимит сердце, когда я вспоминаю маленькую Соню. У нее аутизм. Такие дети практически не идут на контакт, они редко общаются, а если общаются, то по-особому. У них всегда что-то на уме, и они как правило, зацикленны на каких-то вещах, и ничем другим не интересуются.

– Должно быть, не просто общаться с такими детьми, а уж научить их чему-то совсем представляется мне невозможным.

– Это не совсем так. Я не пытаюсь их научить рисовать. Их никто никогда не заставляет ничего делать. Но есть и одаренные дети, но их и учить не надо. Они от природы умеют рисовать.

– И что, эта Соня – она тоже рисует?

– Она особенная девочка. По началу приходила, садилась, смотрела, но как только ловила мой взгляд на себе, срывалась с места и убегала. Так я научилась не смотреть на нее. И со временем она стала брать лист бумаги – но он всегда оставался белым. Пока где-то месяц назад, она не стала рисовать, как мне кажется – меня. Объемная фигура в платье очень похожем на мое. Я стараюсь одевать одно и тоже – чтобы детям было комфортно. Чтобы ничего нового не было. Я не сама это придумала, у нас работает психолог, которая следит за нашей работой, подсказывает, как поступать в разных ситуациях. Конечно, ньюансов много. Но от этого становится еще интереснее.

– А тебе никогда не хотелось работать где-нибудь в другом месте?

– Иногда возникали такие мысли. Хотелось найти друзей, коллег, с которыми можно было бы пообщаться, попить чаю. Пригласить на день рождения. Познакомиться с мужчиной…

Варя покраснела и украдкой взглянула на Лео, чье лицо оставалось недвижимым. Ему не казалось абсурдным, что она, Варя, желала мужского общества.

– И что же? Вполне весомые причины, чтобы найти другую работу – нет, разве?

– Нет, потому что мне ее предложили. И я отказалась. Не смогла. Лео, ну как же там детки без меня будут? Я хоть и не воспитатель, но все же они привыкли ко мне. Сонечка стала рисовать. Дети победили на конкурсе. Ты бы видел их рисунки! Они всегда полны смысла. В них читается надежда, в них есть радость. Понимаешь? У детей, у которых ничего нет – в душе не сидит обида. Они счастливы там, где они есть.

Варя отвернулась и уставилась в окно. Ветер растрепал ее волосы, но она была этому рада – так Лео не заметит ее трясущегося подбородка и помимо воли опускающихся уголков рта. Еще мгновение – и слез ей не сдержать.

– Ты молодец. Этим детям повезло, что у них есть Варя.

– Только у них ее больше нет.

Лео сморщил нос, и покачал головой.

Слезы предательски стали капать с ее глаз, и если бы не дорога, на которую был устремлен взгляд Лео, то он бы неприменно заметил их, стал бы жалеть ее, бедную больную – сумасшедшую. А ей этого не надо. Больше не надо. Жалость ни к чему не приводит. Она только делает человека уязвимым – это она усвоила еще в прошлой жизни.

– Лео, пожалуйста, можно я останусь одна в доме Флор?

– Мне кажется, в твоем состоянии, и с такой – он хмыкнул – известностью, это неразумно.