Шрифт:
Закладка:
Окрыленный Серопегов понесся к Москворецкому Мосту. А девушка посмотрела ему вслед, пожала плечами и, улыбаясь чему-то, пошла к станции метро «Новокузнецкая».
Дальше события развертывались с феерической быстротой.
Серопегов развелся с пьяной Дусей, пристроил детей в интернат, сделал прямо в день приезда рацпредложение по механизации удаления опилок на пилорамах промкомбината, на вознаграждение нанял репетитора и с последним, сентябрьским, потоком поступил в Политехнический на заочное, на факультет автоматизации.
Сейчас он живет в областном центре и работает директором Дома технического творчества молодежи. Он зорко следит за тем, чтобы юные изобретатели не упускали из виду ни экономику, ни технологию, ни побочные эффекты… Питомцы уважают его за золотые руки, но поругивают за въедливость. Начальство им довольно: пороху, правда, не выдумает, но мужик надежный, толковый. И недаром уже много лет подряд его избирают председателем областного правления ВОИР.
Пыльные сапоги-скороходы долго валялись на антресолях, но при переезде на новую квартиру жена (та, большеглазая, с фабрики «Рот Фронт»; специально в Москву летал, три пересмены у проходной караулил, пока опять встретил) их выкинула.
Узнав об этом, Лаврентий сказал:
— Зря. Лучше бы почтальонше отдала. Хотя нет. Сломает ногу, а мы отвечай… Нет, молодец, что выкинула.
И благодарно чмокнул жену в щечку.
ОРДЕН ДАЛЬНЕЙШИХ УСПЕХОВ
1
Педагогическое училище имени К. Д. Ушинского не зря считают одним из лучших в стране. За восемьдесят лет своего существования «Ушинка» дала стране не только семь с половиной тысяч учителей начальных классов, воспитателей детсадов, преподавателей рисования, пения и физкультуры — но и немало людей, чьи имена известны у нас каждому. И традиционное пожелание «дальнейших успехов», с которым директррша вручала выпускникам дипломы, было больше, чем просто формулой.
Но Колька Руколапов только криво усмехнулся в ответ на слова Анны Степановны: его-то «дальнейшие успехи» не ожидали.
Учись он в рядовом педучилище, учи его унылые неудачники — он бы, пожалуй, стал заурядным школьным учителем и до пенсии добросовестно загонял бы в единое гладенькое русло буйные потоки ребячьей фантазии. Но в «Ушинке» учили талантливые люди — и Колька, незадолго до диплома, понял: его любовь — без взаимности. Он любит живопись, но она его — ничуть. И если он человек честный, надо отработать после училища положенные три года и искать другое ремесло.
Ведь — этому-то его выучили, — ведь чтобы учить детей рисовать, надо иметь два таланта. Талант учить и талант художника. Иначе от твоей деятельности будет людям вред, а не польза. Ну, педагогической жилки у Руколапова никогда не было. В училище он пошел, чтобы стать художником. Не стал. Какие уж тут могут быть «дальнейшие успехи»?
Он отпреподавал год, отслужил в танковых, уволился в запас… Самое бы время переучиваться — но как-то очень быстро он влюбился и женился. Надо было кормить семью — и он пошел вкалывать в художественные мастерские.
Вроде бы все шло отлично: заработок неплохой, начальство им довольно и заказчики не обижаются. Но сам-то он знал: липа это, им сделанные плакаты и транспаранты не только никого не поднимут на то, к чему зовут, но и обессмыслят правильные слова, на них написанные. И огромное панно на развилке автострад не станет визитной карточкой города, не заставит никого притормозить, чтобы вглядеться.
Это были самые благополучные и самые черные годы его жизни? Надо было спасать себя. Колька вспомнил свою военную специальность и пошел на курсы слесарей-наладчиков, Жена решила, что он с жиру бесится, Ее портреты в самой разной технике нравились ей, и все подруги говорили, что здорово похоже. Чего ж еще? Да и в заработке он потеряет, если в слесари пойдет. Они поссорились и жена ушла к маме. Через три дня вернулась, а через месяц, видя, что муж не сдается, назад в художники не собирается, ушла совсем.
Месяца два он крепко тосковал. Потом втянулся в работу (цеховым механиком на заводе железобетонных изделий), смирился с одиночеством — и дни пошли за днями ровно и незаметно. Завод, правда, работал непрерывно, но именно поэтому часто бывали свободные дни, можно было работать на пленэре. То есть, по-русски говоря, на свежем воздухе.
Ведь живопись он так и не бросил. Не смог! Но теперь писал только для души.
Вскоре, неожиданно для себя, он нашел свою тему в искусстве.
2
Это было в конце января. Утро было ясное, не очень морозное. Ветерок налетал только порывами, из прогалов между домами. Руколапов брел со смены через новый микрорайон. Ему было хорошо и покойно. Три часа он проторчал, скрючившись, под сломавшимся транспортером гравиеподачи — и сейчас шагал с удовольствием, каждой мышцей и каждой жилочкой ощущая прелесть прямохождения.
Вдруг слева потянуло резким и сложным запахом.
Несло от мини-свалки, возникшей вокруг переполненного мусоросборника. «Сегодня же воскресенье, мусоровозки нет, вот и скопилось», — подумал Колька. Пахло бесформенное пятно смерзшейся дряни гадостно. Но выглядело — особенно на фоне посверкивающего, как толченое стекло, утоптанного снега, — очень даже… Очень и очень живописно!
Какого цвета мусор? Скажите — бурого или серого? Ну да, а небо голубое, море синее и осенние листья желтые. А на самом деле небо бывает порой и зеленым, и белым, а море — зеленым и лиловым, и темносерым. А осенние листья бывают и алыми, и малиновыми, и серыми, и лиловыми — но это уже другой серый и другой лиловый…
Все мы зрячие. Но видеть то, что перед глазами, умеют не все. Руколапов умел. И он увидел, что мусор прекрасен! В нем в самых смелых сочетаниях встречались чистые краски и полутона. В нем сталкивались праздничная, тропическая ярость апельсиновых корок и льдисто-мутная белесость полиэтиленовой пленки. В нем зеленое стекло битых бутылок отбрасывало рефлексы на мыльно-розовые спины ломаных кукол. В нем возвышались на холмике опилок ошеломляюще сложные внутренности радиолы, в которых целые стаи сопротивленьиц и конденсаторов трепыхались в сетях из пестрых проводов…
Мусор был прекрасен — и Колька решил вернуться сюда с этюдником. Сразу после обеда. Но еда и тепло разморили его. Он проспал до сумерек, а в понедельник, хотя время у него было, писать оказалось не с чего: вывезли уже мусор. Но на краю микрорайона, где в кривых переулках толпились еще не снесенные избушки «самстроя», он наткнулся на сползающую по склону оврага, как глетчер, «дикую» помойку, над которой сиротливо торчал столбик с табличкой: «Мусор не бросать! Штраф 10 руб!» Эта, пожалуй, была даже интереснее:
