шпильке, которая постоянно была у нее в волосах. <…> Цезарь, хотя и был раздосадован смертью Клеопатры, не мог не подивиться её благородству и велел с надлежащей пышностью похоронить её тело рядом с Антонием»[280].

Завоевав Египет, Октавиан превратил его в римскую провинцию, во главе которой поставил префекта, подчиняющегося только императору. Цезарион, старший сын Клеопатры от Юлия Цезаря, и Антулл, старший сын Антония от Фульвии, были казнены по приказу Октавиана, так как он опасался, что в будущем они могут стать его соперниками. Младшие же дети Клеопатры и Антония были помилованы и отправлены в Рим[281].

Приведя в порядок восточные провинции зимой 30/29 года до н. э., в конце лета 29 года Октавиан, наконец, вернулся в Рим и отпраздновал грандиозный трехдневный триумф (13, 14, 15 августа), посвященный победам в Иллирии, при Акции и в Египте. Еще в январе 29 года до н. э. двери римского храма бога Януса были торжественно закрыты, что символизировало окончание многолетних гражданских войн и наступление долгожданного мира.

Октавиан незамедлительно приступил к восстановлению государства и «возрождению» республиканских порядков. Он был избран принцепсом сената (princeps senatus) — самым уважаемым «первым» сенатором, который имел право высказываться первым по любому вопросу, ибо его имя стояло первым в списке сенаторов. Кроме того, Октавиану был дарован постоянный титул императора, подразумевающий, что его носитель обладает неограниченной военной и гражданской властью[282].

Тринадцатого января 27 года до н. э. Октавиан выступил перед сенатом с небольшой речью, в которой заявил, что слагает с себя все полномочия и возвращает власть сенату и народу. Однако сенаторы, отчасти из-за страха, отчасти понимая, что слова принцепса неискренни, уговорили его не слагать с себя власть полностью — слишком много людей было заинтересовано в том, чтобы он оставался во главе государства. В итоге Октавиан приобрел полномочия проконсула на десять лет, сохранил власть над армией, контроль над важнейшими провинциями, а также право выставлять свою кандидатуру на консульских выборах[283]. 16 января сенат преподнес Октавиану имя «Август» («Величественный»), венок за спасение государства и золотой щит. Начался долгий период его единоличного правления, получивший впоследствии название «принципат Августа» (27 до н. э. — 14 н. э.).

Глава пятая. Гай Цильний Меценат

Вернемся на десятилетие назад. Вступив в 40 году до н. э. в коллегию квесторских писцов, Гораций одновременно занялся поэзией, однако зарабатывать на жизнь литературным творчеством в то время было очень сложно. Желая опубликовать свое произведение, римский писатель обычно обращался к издателю-книготорговцу. Если издателя заинтересовывало произведение, он покупал у автора за небольшую сумму его рукопись (папирусный свиток) и поручал рабам-переписчикам сделать с нее несколько копий, которые выставлял на продажу в своей книжной лавке.

Книжная торговля в Риме процветала. Одним из первых и самых знаменитых римских издателей-книготорговцев был Тит Помпоний Аттик, лучший друг Цицерона. Он содержал большой штат рабов-переписчиков, оперативно выполнявших необходимое количество копий того или иного произведения[284]. Известностью пользовались также книготорговцы братья Сосии, которые держали собственную лавку на форуме и в дальнейшем стали издателями произведений Горация. В одном из стихотворений он с большим юмором описывает будущую судьбу своей книжки, готовящейся к продаже в лавке Сосиев:

Кажется, книжка, уже ты глядишь на форум, на лавки,

Хочешь стоять на виду, приглажена Сосиев пемзой.

Ты ненавидишь замки и печати, приятные скромным;

Стонешь ты в тесном кругу и места многолюдные хвалишь,

Вскормлена хоть и не так. Ну что же, ступай, куда хочешь!

Но не забудь: уйдешь — не вернешься. Сама пожалеешь:

«Что я наделала! — будешь твердить. — Чего захотела!»

Помни: ты свиться должна, лишь устанет, пресытясь, любовник.

Ежели я, раздраженный тобой, гожуся в пророки, —

Будешь ты Риму мила, пока не пройдет твоя младость;

После ж, руками толпы захватана, станешь ты грязной,

Непросвещенную моль молчаливо кормить будешь, или

Скроешься в Утику ты, иль сослана будешь в Илерду.

Будет смеяться советчик, кому ты не вняла; как в басне

Тот, что на скалы столкнул осленка упрямого в гневе:

Кто же станет спасать того, кто не хочет спасаться?

Ну, а после всего останется только в предместьях

Чтенью ребят обучать, покуда язык не отсохнет[285].

Никаких «авторских прав» в современном понимании тогда не существовало, и поэтому весь доход от продажи копий произведения поступал к издателю. По словам Горация, хорошая книга «Сосиям деньги приносит; и славу, / Долгих лет славу поэту дает…»[286]. Более того, любой человек, который покупал в книжной лавке папирусный свиток с произведением того или иного писателя, мог сделать с него сколько угодно копий и, в свою очередь, безнаказанно продать их. Таким образом, римский писатель практически не получал дохода от своего творчества — если он не был материально обеспечен, его ожидало полуголодное существование. Поэтому, чтобы иметь кусок хлеба и свободно заниматься творчеством, бедные римские поэты и прозаики искали себе богатых покровителей-интеллектуалов из высшего общества и охотно становились их клиентами.

Вращаясь в обществе римских поэтов, Гораций получил возможность познакомиться с Вергилием и Луцием Варием Руфом, которые стали его лучшими друзьями. Именно через них он, очевидно, сблизился с известными аристократами Азинием Поллионом и Мессалой Корвином, а также с Гаем Цильнием Меценатом. Знакомство Горация с Меценатом состоялось в конце 39 года до н. э. Инициаторами этого знакомства выступили Вергилий и Варий, уже входившие в литературный кружок Мецената. Обеспокоенные стесненным положением Горация, они привели его на аудиенцию к могущественному соратнику Октавиана. Вот что пишет об этом сам поэт:

Я не скажу, чтоб случайному счастию был я обязан

Тем, что мне выпала честь себя называть твоим другом.

Нет! Не случайность меня указала тебе, а Вергилий,

Муж превосходный, и Варий тебе обо мне рассказали.

В первый раз, как вошел я к тебе, я сказал два-три слова:

Робость безмолвная мне говорить пред тобою мешала.

Я не пустился в рассказ о себе, что высокого рода,

Что объезжаю свои поля на коне сатурейском;

Просто сказал я, кто я. Ты ответил мне тоже два слова,

Я и ушел. Ты меня через девять уж месяцев вспомнил;

Снова призвал и дружбой своей удостоил. Горжуся

Дружбою мужа, который достойных людей отличает

И не на знатность глядит, а на жизнь и на чистое сердце[287].

Почему же Меценат не сразу приблизил Горация, а раздумывал целых девять месяцев? Вероятно, его смутило «республиканское» прошлое Горация, и он тщательно наводил справки о молодом поэте — или