все московское правительство не принадлежали к числу людей, способных упустить синицу из рук ради журавля, который еще бог весть когда прилетит. В Москве шли по линии наименьшего сопротивления и делали самое простое, что в данном случае можно было сделать: персиян не пускали дальше Астрахани, а европейцам не сдавали шелк ближе Архангельска, причем держались правила запрашивать всегда как можно выше как за русские товары, шедшие в обмен на шелк в Астрахани, так и за самый шелк, шедший в обмен на европейские фабрикаты или, еще лучше, на наличные деньги — в Архангельске, — и с однажды достигнутой цены никогда не спускать. Из товаров в Персию шли: русское полотно, медь и в особенности соболя и другие ценные меха. Медь фактически стоила, с провозом в Персию, 120 талеров за «корабельный пуд» (берковец, т. е. 10 пудов), но в Астрахани царские гости, которые одни имели право торговать ею с персиянами, не уступали ее меньше, чем за 180 талеров берковец. Полотну красная цена была 4–5 талеров за кусок: персидским торговцам продавали его за 8—10 рублей; даже расплачиваясь чистыми деньгами (дукатами), искали их по искусственно вздутому курсу, который был на 12 % выше обычного европейского. Все это можно было делать потому, что в Астрахани с персами строго запрещено было торговать кому бы то ни было, кроме агентов правительственной монополии, гостей. Персам оставалось на выбор: или совсем не брать товаров, которые были им необходимы, или платить то, что назначают московские гости. При таких условиях пуд шелка-сырца обходился в Архангельске с доставкой не дороже 30 рублей, а продавали его за 45 рублей. Прибыль царской монополии составляла таким образом, 50 %. Оборот торговли был крайне медленный: шелковый караван приходил в Архангельск раз в три года. Груз его составлял, обычно, до 9 000 пудов на сумму 40 500 руб. тогдашних — более 600 000 рублей золотом, сюда входил только шелк-сырец, так высоко ценившийся в то время на Западе, что во Франции, например, не было места где бы не пробовали разводить шелковицу; сам король занимался этим в Фонтенбло. Торговля шелковыми изделиями, привозившимися из той же Персии, а отчасти и с более далекого Востока, была свободна, и до 1670-х годов в Москве проживало большое количество персидских и даже индийских торговцев. Не победив мирового пути, открытого португальцами, персидская торговля московского царя все же была, несомненно, самым крупным коммерческим предприятием Московской России. Персидский караван, который голштинское посольство догнало между Саратовом и Царицыном, состоял из 16 больших и 6 меньших судов, а самые большие волжские насады XVII века поднимали до 1000 ластов, т. е. до 2000 тонн груза, и имели до 400 человек экипажа (т. е., собственно, бурлаков, которые тащили судно бечевой, когда не было ветра). Современные волжские баржи по час-i и размеров, вероятно, не очень опередили своих предшественниц допетровской эпохи. Нужно заметить, что вообще крупные суда на Волге обслуживали царскую монополию; два других громадных «насада», встреченных Олеарием, принадлежали один царю, другой патриарху, и везли икру.

Мы еще не исчерпали всех царских монополий, о которых говорят современники: торговля ревенем, например, тоже была сосредоточена в казне. Но сущность дела уже давно ясна читателю: концентрация в одних руках сотен тысяч по тогдашнему, миллионов рублей по теперешнему на золото, впервые повела к образованию в ремесленной России, знавшей до тех пор лишь мелкий торг, как и мелкое только производство, торгового капитала. Но мы очень ошиблись бы, если бы предположили, что капитал этот весь был в руках царя. Фактически им распоряжались гости, от царского имени ведшие торговлю и с Востоком и с Западом. «Гости — царские коммерции советники и факторы, они неограниченно правят торговлей во всем государстве. Эта своекорыстная и вредная коллегия, довольно многолюдная, имеет главу и старшину, и все они занимаются торговлей (sind alle Kaufleute), в числе их есть и несколько немцев… Они рассеяны по всему государству и во всех местах, по своему званию пользуются привилегией покупать первыми, хотя бы они действовали и не за царский счет. Так как они одни, однако же, не в состоянии справиться со столь широко раскинувшейся торговлей, то во всех больших городах у них есть подставные лица, в лице двух или трех из проживающих там виднейших купцов, которые в качестве царских факторов пользуются привилегиями гостей, хотя не носят этого имени, и ради своей частной корысти всюду причиняют различные стеснения торговле. Простые купцы замечают и знают это очень хорошо, говорят о гостях плохо, и можно опасаться, что, в случае восстания, чернь всем гостям свернет шею. Они (гости) производят оценку товаров в царской казне в Москве, распоряжаются ловлей соболей и сбором соболиной десятины в Сибири, точно так же, как и архангельским караваном, и подают царю советы и проекты по части учреждений царских монополий. День и ночь они стараются о том, чтобы совершенно подавить торговлю на Балтийском море и нигде не допускать свободной торговли, чтобы тем прочнее было их господство и тем легче они могли наполнять собственные кошельки». К этой характеристике Кильбургера, которая хорошо передает если не самые факты, то впечатление, которое эти факты производили на очень внимательного и очень осведомленного наблюдателя, превосходную иллюстрацию дает известный псковский эпизод. В Пскове, под тем предлогом, что мелкие торговцы являются орудием в руках заграничных капиталистов, которые, ссужая их деньгами, обращают их фактически в своих комиссионеров, гости монополизировали всю, без исключения, заграничную торговлю в своих руках, обратив все второстепенное псковское купечество в комиссионеров их, гостей. Ни один из местных купцов второго разряда («маломочные») не имел более права торговать за свой счет, все они были приписаны «по свойству и по знакомству» к крупным псковским капиталистам и, получая ссуды для своих операций из земской избы, должны были доставлять все закупленные товары туда же, к «лучшим людям, у кого они были в записке». А для удобства контроля вся торговля с иностранцами была приурочена хронологически к двум ярмаркам (9 января и 9 мая), а топографически — к трем гостиным дворам, двум для заграничных и одному для русских товаров, обмен товарами мог производиться только в это время и в этих местах. Как мера «покровительства» туземному торговому капиталу в борьбе с иноземными псковское постановление 1665 года является, для своего времени, чрезвычайно смелым шагом, свидетельствующим о большой сознательности его авторов, недаром оно связано с именем отца русского меркантелизма — Ордина Нащокина. Но оно же указывает и оборотную сторону дела: мы видим, как трудно было русскому капитализму