Эскель нагрел воду до максимально горячей температуры, но, чтобы не сгорела хата и вышел за еще одним ведром воды. Разбавил, пощупал рукой. Вроде приятная и теплая.

— Хотела стать чародейкой? — он глянул на девушку искоса, но продолжал упорно делать вид особой занятости.

— Хотела. Да все девки мечтают быть чародейками, — грустно вздохнув, она опустила руку в воду и легонько поводила пальцами. — Внешность подлатать, знаниям уникальным обучиться, умения особые получить, да и на груди правителя обычно очень тепло.

— Тебе не нужно внешность латать. У тебя с этим проблем нет. А знаний и навыков уникальных у тебя и без того достаточно, — бросил невзначай ведьмак и только потом понял, что говорить такого не стоило бы. Как-то неуместно прозвучало.

— Спасибо, — вымученно улыбнулась Дера. — За все.

— Не за что.

Выпрямившись и сделав шаг назад, Эскель потоптался на месте, а после вышел за дверь. И пока все не усугубилось ему нужно как можно быстрее подготовить Василька и выехать в Оксенфурт. Чувствовал он, что чем дольше тут сидит, тем быстрее угасает его желание куда-либо уезжать, а для ведьмака это — губительно.

* — у восточных славян домашний дух, мифологический хозяин двора, который обитал в хлеву вместе со скотиной и имел облик маленького человечка.

** — В польской мифологии призрак ребенка, умершего до крещения. По своему поведению, божо́нтка, при должном обращении, является незримым помощником по хозяйству. Часто сердобольные хозяйки оставляли им в чашке немного пищи, и те в знак своей благодарности, защищали дом от злых духов.

Комментарий к Часть 9. Божонтка

Не бечено

Часть 10. Ладная девка

Фредерика неторопливо потянула за завязки на вороте, заставляя ткань плавно съехать с плеч. Пояс на юбке поддался быстро, и та рухнула к ее ногам. Следом можно было и от рубахи избавиться окончательно. Переступив грязную одежду, девушка прошлепала к своей кровати и достала из-под нее свой любимый сундучок. Выудив оттуда несколько склянок, она приподняла их повыше, решив взглянуть на просвет, нет ли там осадка. От бадьи шел приятный пар, отчего воздух в комнате постепенно становился душным и влажным. Откупорив чуть запотевшие флаконы, Дера вдохнула резкий запах лавандового масла и масла жимолости. Она берегла их как зеницу ока. Ведь, будучи студенткой академии, тогда совсем еще юная алхимичка таким трудным для себя путем многократной перегонки смогла получить по целой унции того и другого. Больше просто не успела. Так что это было единственное, что осталось у нее от прошлой жизни, где она была, относительно конечно, но счастлива. Эти запахи будоражили воспоминания похлеще любого трубадурского завывания.

Если так уж сильно придаваться ностальгии, то можно вспомнить, что у нее было все, о чем могла мечтать юная, упивающаяся жизнью девица. Ее учили, а она училась и жадно впитывала всевозможные знания. Ей давали свободу, а она пила и кутила от души под громкие песни студентов-музыкантов в «Алхимии». У нее была крыша над головой, друзья под боком, денег всегда хватало, ведь отец раз-другой да оставит на ее личном счету в банке пару тысяч крон. Она делала все, что хотела, и ни разу не задумалась о завтрашнем дне. А теперь вот, в восторг ее приводит горячая вода в бадье и то, что для этого не нужно было топить печь. А еще эти замусоленные полупустые флаконы с маслом.

Девушка добавила ровно пять капель того и другого и, наклонившись, помешала воду рукой. В нос тут же ударил запах. Словно духѝ из самого Боклера кто разлил неподалеку. Она вдохнула полной грудью и, перешагнув через борт бадьи, осторожно погрузилась в горячую воду. Тело тут же расслабилось, пусть и кожу чутка покалывало. Хотелось немного полежать вот так, помечтать, а потом уж заняться волосами.

Волосы Дера мыть не любила. Мороки с ними было до боли много, а состригать не хотела. Они ведь как-никак украшали ее. Пусть и вечно спутанные, и с колтунами кое-где от ветра. Но моющее средство для головы собственного приготовления очень хорошо выручало. Еще в Оксенфурте все подруги над ней подшучивали, когда она делала его из белого булочного мякиша, настаивая тот с истертыми в порошок шалфеем, ромашкой и жимолостью — для запаха приятного, а потом смесь втирала и смывала теплой водой. Волосы тогда долго оставались чистыми и на солнце переливались, словно перья птицы какой диковинной. Подружки смеяться-то смеялись, но за средством таким немудреным захаживали. Еще любила Дера намешать чего эдакого из яиц и меда. Но тут такими богатствами не разжиться, не то что хлебом, так что приходилось менять травы и смотреть уже по итогу, как и что с волосами произойдет. А ничего необычного не происходило. Просто от одних трав волосы были гладкие и шелковистые, а от других — сухие, но зато не грязнились дольше.

Перевернувшись на живот, Фредерика потянулась к табурету с остатками мыла из мыльнянки и чистотела, а еще за средством для волос и мочалом. Поизносилось оно конечно, но вдруг повезет выбраться на хутор или в Карстен и прикупить себе немного липового лыка, а то в лесу у хаты лип днем с огнем не сыщешь. Еще немного повозившись, девушка взяла в руку деревянный ковш и принялась поливать свою макушку ароматной водой.

Эскель все возился со своим конем под соломенным навесом. Седлать его он не любил, но и на скорую руку этого делать не стоило. Нужно все перепроверить много раз, прежде чем гнать галопом. Переломанные ноги и шея в его планы не входили. А конь только ерепенился, как будто подменил его кто. Ржал громко, хвостом ударил раз-другой, благо что не по лицу, и даже пытался встать на дыбы. Повезло еще, что увернуться получилось.

— Да что с тобой? Как заведенный, — все пыхтел ведьмак, пытаясь накрыть войлочным по̀тником спину Василька.

Но тот снова взбрыкнул. Да так взбрыкнул, что своего хозяина чуть не опрокинул.

— Если не успокоишься, я тебя насильно усмирю, понял? — даже у такого, как Эскель, терпение было не железное.

Тут собираться надо, а животное решило ни с того ни с сего характер показать.

— Черт с тобой! Вот же холера! — он отбросил по̀тник на перекладину коновязи и пригрозил коню указательным пальцем. — Даю тебе десять минут. Не успокоишься — пеняй на себя.

Василек громко заржал и торопливо погарцевал в сторону леса. Остановился на опушке и принялся как ни в чем не бывало жевать траву