– А вот возьму и не скажу! И не проси! – усмехнулась Саша.

– Но как же так, – топнула девочка. – Вот же отстой! Я же потом уже не смогу. Я же хочу… Ну, вы поняли… Это нечестно. Мне же теперь интересно стало…

– Я вообще нечестная, – равнодушно сказала Саша. – Ну, тогда бывай. Прыгай на здоровье! – бойко отвернулась и пошла обратно, затаив дыхание.

Надеялась на шаги.

А перед глазами пролетела маленькая бабочка.

Услышала шаги.

– Тётя, а ты меня не обманываешь? – шаги остановились. – Оно существует, такое окно? Там, где всегда горит свет.

– Да, – кивнула Саша. – Однозначно.

– А где оно? Как мне его найти?

Саша пожала плечами. – Кто знает? Тебе придётся самой его поискать. Вот как найдешь своё, тогда сразу поймешь! – улыбнулась она своей искренней улыбкой.

– Тётенька, а ты-то зачем сюда пришла?

– Я-то… – Саша посмотрела на ряд из одинаковых баночек на самом краю. – Я просто хотела прийти сюда в очередной раз, а пришла в последний.

Света

– Как это ремиссия?

– Так бывает иногда…

– Почему же тогда это «иногда» случилось именно со мной?

– Разве важно почему? Вам радоваться надо. Вы избавились от нее. Теперь вы здоровы.

– Я хотел ее похоронить.

– Кого ее?

– Её.

– Вы в своем уме?

– Точно не в вашем. Мне важно почему.

Отжимания

Однажды у меня заболело сердце. Я удивился тогда и еще подумал: «Как же это? Никогда не было, а тут появилось, и сразу болеть!»

В то время я иногда отжимался ради того, чтобы добавить в жизнь немного отталкивающих движений, но вместо этого добавил много сгибательных. Локти мои тогда меня не поддерживали, да, впрочем, как и прочие. Никто не понимал прелести отжиманий от пола, им больше нравилось по нему ходить, смотреть и мыть иногда, когда ходить и смотреть становилось неприятно. Однако я находил в отжиманиях абсолютное спасение и абсолютный противовес. Отжимания – это как грузик, который всегда при мне. Когда у меня оставалось все меньше чего-то, я всегда мог добавить немного отжиманий, сбалансировав утраты парочкой отжиманий сверху. Этот нехитрый прием позволял, теряя раз за разом, не чувствовать себя в убытке. Что бы я ни потерял, я всегда мог восполнить это двумя отжиманиями и восстановить равновесие.

Совокупность этих движений отталкивала от меня не только потери, но и прилипающие ко мне годы, но они все равно прилипали к груди, когда я при очередном повторении касался 30-летнего паркета (возможно, нужно было просто чаще мыть пол). И все же мне казалось, что чем больше раз я толкаю паркет вниз, тем дальше половые годы отталкиваются от меня и, возможно даже, после очередного удачного повторения, они окончательно вытолкнутся вниз, перейдя на 20-летних и еще шумных соседей, а у меня появится простор для новых отжиманий и того, что однажды станет отжиманиями.

Определенно в отжиманиях больше смысла, чем в жизни. Возможно, жизнь вообще придумана только ради отжиманий. Придумана, чтобы отжиматься до смерти. В конце  концов, отжимания – всеобщий эквивалент: у тебя могут кончиться деньги, но отжимания никогда. И, как любая осмысленная вещь, отжимания не открывают свой смысл любому отжимающемуся. «Это, наверное, талант, – думал я, – Или, может быть, даже более того – призвание! – расшифровать смысл этого тайного причастия».

Вот я и отжимался в поисках смысла, однако этот смысл отжимался от меня так же быстро, как я отжимался от пола. И чем чаще я отталкивал пол от себя, тем чаще пол приближался ко мне обратно. Таков уж закон сохранения пола. Иногда мне даже казалось, что я отжимался не от пола, а от самого себя, только с обратной стороны, или тот обратный я отжимался от меня – в отжиманиях так сразу и не разберешь, кто кого отжимает. Здесь без потерь не разберешься. А коль скоро любая потеря неизбежно оборачивается отжиманиями, то разобраться и вовсе невозможно, ведь сколько бы я ни добавлял повторений, тот снизу, которого отталкиваю я, добавит столько же, чтобы оттолкнуть пол обратно, возвращая обратно и все усилия, что я толкнул вниз.

И все равно, даже несмотря на закон сохранения пола, я толкал его.

– Каждому нужно что-то толкать, – решил я. – Когда начинаешь толкать, останавливаться уже нельзя, иначе все полы, что так старательно отталкивал, вернутся обратно. Кто-то толкает курсы по мотивации, кто-то толкает других, а я всего-навсего себя. В этом смысле я совсем безобидный толкатель. А еще я подумал, что отжиматься в поисках смысла лучше, чем не отжиматься вовсе. В конце концов, ведь не исключено, что однажды после сто девяноста девятого повторения завеса мысли приоткроется, и отжимания, наконец, расскажут мне свое скрытое значение. И тогда мне больше не придется толкать; тогда все само собой оттолкнется. Тогда мои локти смогут спать спокойно.

Впрочем, отталкивать немытые полы оказалось больно. Иногда болело под ребрами, а иногда прямо в грудине. «Это нормально, – думал я. – Если болит – значит, получается. Значит, не зря толкаю пол». Так я и привык к половой боли, которая стала неотделима от меня и моих отжиманий. Я думал, что половая боль болит, но половая боль оказалась всего лишь очередным отжиманием, когда у меня заболело сердце.

Сердце

«Странный орган, – подумал я тогда, слушая стук электрички. – Никогда не было, и тут на тебе. Сидело бы себе как всегда и не высовывалось? Что за орган-то такой. Когда все есть и все нормально, сидит себе да помалкивает, словно его и нет вовсе. А когда ему что-то надо, сразу напоминает о себе. Болеть начинает».

Я не понял смысл отжиманий, зато я понял смысл сердца. Да, понять сердце оказалось проще, чем замысловатые отжимания. Сердце вовсе не сложное. Напротив, примитивное в свой простоте. Принцип тот же, что у кредитной карты. Когда деньги есть, ее нет, но стоит только деньгам закончиться, как кредитная карта сама находит тебя.

Вот и получается, что когда у тебя все есть, сердца нет. Сердце появляется, только когда чего-то не хватает.

– Не поздно ли? – спросил я тогда у сердца. – Где же ты было раньше? Где же ты было до этого? Верно, тебя все устраивало. Нормально так было,