Желая осмотреть знаменитый Карлсруэ, мы наняли почтовых лошадей и местные экипажи. Не успели мы занять наши комнаты в гостинице, как гофмейстер маркграфа Баденского явился ко мне с приветствием от имени их светлостей и с приглашением посетить их в замке. Я извинилась, отговариваясь тем, что мы взяли с собой только дорожные платья, вследствие того, что намеревались пробыть в Карлсруэ всего несколько часов для осмотра города и сада. Часа через полтора после его ухода приехал шталмейстер их светлостей в великолепной карете, запряженной шестериком, и сообщил мне, что маркграфиня, зная, что госпожа Михалкова и княгиня Дашкова одно и то же лицо, желает со мной познакомиться и надеется, что я не откажу ей в этом ввиду того, что императрица всероссийская пожаловала и ей орден Святой Екатерины; в случае же, если я решительно откажусь приехать в замок, она просит меня воспользоваться экипажем для осмотра обширного парка и услугами шталмейстера, который покажет все достопримечательности. Я не могла отказаться от этой новой любезности маркграфини и воспользовалась последним предложением. Мы поехали кататься в чудном экипаже и дорогой я постаралась выразить шталмейстеру, насколько я была чувствительна к любезности маркграфини, столь известной своим просвещенным умом[27]. Не успели мы въехать в парк, как из боковой аллеи выехала нам навстречу другая такая же карета, и оба экипажа остановились.

В ней сидели их светлости, наследный принц и несколько придворных. Маркграфиня, со свойственной ей грацией и умом, сказала:

– Вы по крайней мере позволите нам, княгиня, показать вам достопримечательности этого парка, которым мы так гордимся.

Я вышла из своего экипажа, а наследный принц занял мое место. Мы провели в этом великолепном саду более часа; в течение его я не могла довольно надивиться высоким дарованиям ее светлости; затем мы подъехали ко дворцу, и я не могла отказаться войти в него; я всегда делаю это неохотно, но их светлости были так добры ко мне. Вечером был прекрасный концерт и великолепный ужин, и в общем мы провели время чрезвычайно приятно. Нас осыпали любезностями, а когда я собралась уезжать, маркграфиня объявила мне, что наши люди уже перевезены в замок и что она ни за что не разрешит нам ночевать в скверной гостинице; так как я спешила, она соглашалась отпустить нас на следующий день в какой угодно ранний час, не повидавшись со мной еще раз, и просила только сказать, к которому часу нам приготовить завтрак и лошадей.

Мои друзья и я были размещены роскошно и удобно.

На следующее утро мы уехали так рано, что весь двор почивал еще в объятиях Морфея. Я не стану говорить о прекрасной стране, которую мы видели, и об удовольствии, какое испытываешь, наслаждаясь разнообразными картинами, когда едешь вниз по Рейну. Всё это описано пером, лучшим, чем мое.

В Дюссельдорфе я посетила картинную галерею и не могла не заметить ее директору, что он поместил в амбразуре окна великолепного Рафаэля, изобразившего Иоанна Крестителя, которого он не сумел распознать, вследствие того, что картина была написана его второй манерой.

Не стану рассказывать, какие города я посетила и пр., так как вовсе не намереваюсь давать подробное описание своего путешествия. Во Франкфурте я с удовольствием свиделась с госпожой Вейнахт, вдовой негоцианта, прожившего двадцать лет в России. Я знавала ее в детстве и ради нее пробыла лишний день во Франкфурте; детство мое было счастливее моей последующей жизни, вследствие чего мое воображение естественно искало светлой точки в прошлом, чтобы остановиться на ней.

Я познакомилась также и с младшим из братьев Орловых, Владимиром. Он был человек ограниченный, вынесший из своего пребывания в немецких университетах только педантичный тон и ни на чем не основанную уверенность в своей учености. Он вступал в споры со мной, как и со всеми своими собеседниками. Он принимал все софизмы Ж.-Ж. Руссо за силлогизмы и в полном объеме воспринял все рассуждения этого красноречивого, но опасного писателя. В то время я далека была от мысли, что он будет стоять во главе Академии наук в Петербурге, что после него будет занимать это место директора такая бездарность, как Домашнев, ставленник Орловых, и что, наконец, я вступлю в эту должность после него.

В Спа я познакомилась с принцем Эрнестом Мекленбург-Стрелицким и с принцем Карлом Шведским, впоследствии герцогом Сёдерманландским, занимавшим половину дома, нанятого мною в Аахене. Он также приехал в Спа лечиться от ревматизма. При нем состоял гувернером господин Шверин, а свита его состояла из капитана Гамильтона и еще одного офицера. Шверин очень стеснял его в расходах, так как, очевидно, не располагал большой суммой для путешествия принца. Мы по целым дням были вместе, и я хорошо узнала его. Он не любил ни королевы, своей матери, ни старшего брата и уверял, что имеет все шансы взойти на престол, так как его брат будто бы не мог иметь детей. Когда его брат объявил нам войну, а он, будучи тогда уже герцогом Сёдерманландским, командовал шведским флотом, я раскрыла императрице его характер и она увидела, как ей легко будет обратить его против своего брата.

Приближалось время, когда моим друзьям приходилось уезжать из Спа, а мне – возвращаться в Россию; мы очень грустили при мысли о предстоявшей разлуке. Однажды вечером мы во время прогулки с печалью говорили о нашем отъезде. На Promenade de Sept Heures был заложен фундамент дома, довольно больших размеров. Я обратилась к госпоже Гамильтон со словами:

– Обещаю вам, что через пять лет я вернусь в Спа и найму этот дом для вас и для меня. Кажется, в нем свободно поместятся обе наши семьи. Если вы приедете раньше меня, наймите его для нас двоих.

Я сдержала свое слово; не прошло и пяти лет, как я вернулась в Спа и, приехав раньше госпожи Гамильтон, наняла через посредство своего банкира назначенный дом.

Из Спа я поехала в Дрезден на несколько дней, которые провела почти целиком в картинной галерее, на которую я не могла довольно насмотреться и надивиться.

В Берлине меня приняли так же любезно, как и в первый раз. Наш министр, князь Долгоруков, был мне очень предан, и я со своей стороны искренно ценила его добродушие и просвещенный ум. Из Берлина я не останавливаясь поехала в Ригу. Меня ожидали там письма от моего брата Александра, совершенно ошеломившие меня. Он писал, что уехал из Москвы, где объявилась чума, в Андреевское, великолепное имение моей матери в 140 верстах от Москвы.