чьи слова о том, что Тимофей голодает, не следует понимать буквально. Так в XVIII веке часто обозначали отсутствие постоянного дохода. Чичерин вряд ли был знаком с содержанием доносов Фомина, но, по-видимому, знал его лично и воспринимал просто как душевнобольного, удаленного подальше от столицы. Императрица же то ли за два года забыла свое первоначальное приказание не выпускать Фомина из Тобольска, то ли смягчилась, но, так или иначе, в целом с ним обошлись довольно гуманно и даже не посчитали нужным изолировать в монастыре. Почему? Однозначного ответа на этот вопрос у нас нет. Можно лишь предположить, что, судя по одному из приведенных посланий императрицы Салтыкову, Екатерина сочла Фомина страдающим безумием старообрядцем. Тобольск, в то время столица Сибири, не был, в отличие, например, от Оренбурга, местом ссылки, и Фомин формально не был ссыльным. Он был освобожден от наказания, но был ограничен в передвижении и находился под надзором. Этот его неопределенный с точки зрения закона правовой статус был исключительно результатом монаршей воли.

Другая сторона этого дела, не относящаяся напрямую к теме данной книги, но которую в силу ее важности нельзя обойти вниманием, — это семья купцов Фоминых. Судя по сумме, которую отец выдал пожелавшему отделиться сыну, эта семья была весьма состоятельной. При этом сестра Тимофея была замужем за крепостным крестьянином, который, впрочем, будучи на оброке, возможно, тоже был не беден, поскольку имел собственный дом вблизи Москвы, в котором было достаточно места для тестя и где, вероятно, какое-то время жил и Фомин-младший с женой и детьми. Конечно, это лишь черточки к социальному портрету этой семьи, по которым воссоздать его полностью невозможно, но и они лишний раз показывают, что структура российского социума, социальные связи, маркеры социальной идентичности были много сложнее и разнообразнее, чем это традиционно представляется[263].

Наконец, нельзя не задаться вопросом: а действительно ли Тимофей Фомин был душевнобольным? Ответить на этот вопрос с полной уверенностью, конечно, невозможно, тем более что медицинского освидетельствования не проводилось, и, как кажется, лишь показания родных о его безумии по причине пьянства за несколько лет до того, как Тимофей загорелся желанием донести на всех своих знакомых, могли послужить поводом к такому выводу. Очевидно, однако, что одержимость Фомина доносительством, его убежденность, что сообщенные им сведения чрезвычайно важны и власти обязаны на них немедленно прореагировать, воспринимались власть предержащими как поведение человека не вполне здорового, но не настолько, чтобы быть опасным. Написанное им в Тайной экспедиции и отосланное в Петербург не сохранилось, но и там, по-видимому, не было ничего, заслуживающего внимания властей, хотя Олонецкий край действительно был в это время одним из центров старообрядчества, а перечисленные доносчиком имена, скорее всего, принадлежали реальным людям, причем характерно, что Фомин точно указал их социальную принадлежность и место жительства. Быть может, если бы все это происходило несколькими годами ранее, в царствование благочестивой императрицы Елизаветы Петровны, показания Фомина о раскольниках и квакерах были бы проверены, но Екатерина II провозгласила политику веротерпимости, прекратила преследование старообрядцев и была явно не склонна к религиозным гонениям, тем более в виде целой кампании против трех десятков названных Фоминым людей. При этом о квакерах в России XVIII века, да еще и в Тульской губернии, ничего неизвестно, опасности в них, видимо, не видели и в 1768 году, когда прививки от оспы императрице и наследнику сделал английский врач-квакер Томас Димсдейл. Однако само упоминание Фоминым квакеров, а также легендарного Симона Волхва, жившего, как считается, в I веке н. э. и считающегося родоначальником гностицизма и «отцом всех ересей» в христианстве, свидетельствует об определенном уровне образованности купца из г. Белёва.

Глава 6

«Нашло безумство»

Явления, одно другого страннее, представлялись ему беспрестанно: то видел он Петровича и заказывал ему сделать шинель с какими-то западнями для воров… то чудилось ему, что он стоит перед генералом, выслушивая надлежащее распеканье, и приговаривает: «Виноват, ваше превосходительство!» — то, наконец, даже сквернохульничал, произнося самые страшные слова…

Н. В. Гоголь «Шинель»

Федор Аш — старший, уволенный в 1764 году после обвинения в растрате значительной суммы казенных денег и наложения ареста на его имущество, умер в бедности. Федор Аш — младший, согласно указу за подписями всех членов Конференции при Высочайшем дворе, копия которого имеется в его деле, за разоблачение генерала Тотлебена был пожалован чином полковника, пятью тысячами рублей и имением, но последнего он, судя по тому же делу, так и не получил. Мы не знаем, что стало причиной помешательства Аша-младшего. Но, как мы увидели на примере отставного капитана Дмитриева (и как более подробно будет рассмотрено в этой главе), крайняя бедность типична для отставных военных и чиновников, попавших под подозрение государственных органов и признанных безумными в XVIII столетии.

Однажды в 1790 году сторож, стоявший в караульной будке в Москве у Разгуляя, увидел идущего по улице человека с образом Спасителя в руках, которым он размахивал из стороны в сторону, как бы благословляя окружающих. Рядом с этим человеком шел мальчик с шапкой в руке, а за ними — человек десять разных людей[264]. Миновав сторожа, — который сообщил своим сослуживцам в будке, что по улице идет какой-то «идиот», но те предпочли не вмешиваться, — странная процессия свернула на Новую Басманную и направилась в сторону церкви Петра и Павла, где их заметил другой сторож, тут же сообщивший о происходящем квартальному надзирателю. Последний велел человека с иконой задержать и отвезти на съезжий двор. Когда сторож остановил незнакомца, тот сообщил, что он побочный сын Петра Великого, а когда его вели, глядел на небо и пел: «…подоспейте, помогите и пособите такие-то полки и выручите меня из неволюшки, что ведут меня в неволю».

Задержанный оказался отставным секунд-майором Петром Григорьевичем Замыцким, тем самым, который утверждал, что он по вероисповеданию католик. Начав службу в 1767 году, в возрасте четырнадцати лет, Замыцкий отличился в Русско-турецкой войне 1768–1774 годов, доблестно сражаясь при Хотине, Рябой Могиле, Ларге, Кагуле, Селистрии, Фокшанах и Измаиле, был ранен в голову и произведен сперва в прапорщики, а затем в подпоручики и поручики лично П. А. Румянцевым. После окончания войны, в 1778 году, Замыцкий влюбился в крепостную девку помещика М. А. Зыбина Авдотью, на которой хотел жениться, увез ее