Вадим вскочил с места. Ское решил, что он сейчас выбежит из квартиры, но Вадим щелкнул выключателем, и свет погас. Остался гореть только монитор компьютера. В его синем отсвете Ское видел, как Вадим закрыл лицо руками.

Ское нащупал круглую кнопку на боку монитора, и тот потух тоже. Теперь комната стала черной, как у мальчика с пленки.

Ское молчал. Он слышал какое-то шевеление со стороны Вадима, тихое, едва различимое, но сам замер. Ему казалось, Вадим сейчас хочет остаться в одиночестве в этой тьме. В своей тьме. И одновременно боится остаться во тьме. Поэтому Ское просто был рядом.

Прошло сколько-то минут – то ли совсем немного, то ли десятки, прежде чем Вадим сказал:

– Папа с мамой развелись. Три месяца назад.

И замолчал. Ское ничего не ответил.

– Она в Петербурге сейчас. Живет с любовником.

Голос его был ровным, как у робота.

– Я не прощу ее.

– Простишь, – сказал Ское.

– Нет.

– Простишь, – повторил Ское.

– Нет.

– Меня же ты простил.

– За что? – голос Вадима сник до шепота.

– Три года назад.

– Это другое.

– То же самое.

– Другое.

– С той лишь разницей, что Нику ты из-за меня потерял, а маму не потеряешь – ни по ее вине, ни по своей.

– Потеряю. Я выгнал ее. Сказал никогда не возвращаться. Она не простит тоже.

– Простит, вот увидишь.

– Ты ее плохо знаешь. Мы с ней слишком похожи. Мы оба не простим.

– Позвони ей.

– У меня нет телефона все равно.

– Позвони с моего.

– Ское, я не буду звонить.

– Вот телефон. Я прогуляюсь немного. Воздуха захотелось.

– Я не буду звонить. Не могу. Не хочу.

– Тебе не надо мочь и хотеть.

– Я не прощу ее. И она меня.

– Сейчас это и не требуется, Вадим. Просто позвони.

74

– Алло.

– Кто это? Откуда у вас мой… Боже. Вадим, это ты?

– Я только хотел сказать: с днем рождения.

– Сынок, я так рада… Я правда рада!

– Это пока всё.

– Конечно… да, конечно…

– Других слов у меня нет. Может быть, со временем…

– Спасибо за поздравление, сынок.

75

Вадим открыл дверь своим ключом. Он надеялся пройти в комнату тихо, надеялся, что отец не заметит его возвращения. Но Алексей Викторович, словно караулил, сразу же вышел навстречу сыну. Он остановился в нескольких шагах и молча наблюдал, как Вадим снимает ботинки, вешает на вешалку куртку.

– Я устал, папа, – сказал Вадим, чтобы что-то сказать.

– Вадим, прости меня, я сделал глупость.

– Какую?

– Взял твой телефон. Хотел помирить вас с мамой, но не получилось. Я поздравил ее от твоего имени с днем рождения. Прости, я…

– Спасибо.

– Что? За что?

– Я пойду спать, хорошо? Даже ужинать не буду, не хочу. С меня хватило именинного торта.

– Именинного торта? – не понял Алексей Викторович.

Вадим попытался улыбнуться, но не получилось. Даже поднять глаза на отца не получилось, они отяжелели и могли смотреть только вниз.

– Я звонил маме сам.

– Правда?

– Спокойной ночи, папа.

Перед сном он снова смотрел на тени на потолке. Вспоминал летающих динозавров. Внутри все еще жила горечь, но уже не такая едкая, как вчера. Вадим понял теперь: она будет по капле вытекать. Неизвестно, сколько это займет времени, но она постепенно будет иссякать, улетучиваться. По чуть-чуть.

Может, и не исчезнет совсем. Может, останется одна-единственная капля. Капля упадет на его воспоминания о детстве, о маме, которая раньше была здесь, рядом. Капля упадет на тени на потолке, упадет и на наивных крылатых динозавров, прячущихся в этих тенях, как в волшебном лесу. Горькая капля упадет. И растворится. Когда-нибудь.

76

Финальная сцена представлялась Ское самой сложной. Именно финал определяет фильм. Стоит ли точка в конце истории, либо это запятая с заделом на продолжение, или же неопределенное многоточие – последняя сцена раскрывает зрителю посыл фильма. Или, наоборот, не раскрывает, а заставляет задуматься и найти ответы на поставленные вопросы самостоятельно.

В его истории стоит многоточие, Ское знал это. И не только в фильме. Знал он и то, что оставил финальную сцену фильма на откуп эмоциям – собственным и своей партнерши в маске козы. Завтра он снимет с нее маску и увидит лицо. Впервые, как и герой его фильма. Что будет дальше – Ское не знал. В сценарии все заканчивалось стихотворением. Тем самым, которое на стене подъезда. Самая неопределенная концовка из всех, что ему приходили в голову. Просто стихотворение, и думай что хочешь. Ское рассчитывал, что, играя свои роли, они позабудут сценарий, как это произошло, когда снимали сцену диалога в подъезде. Они импровизировали, и это получилось живо. Для финала Ское желал того же. Финал должен быть живым, пульсирующим, хрупким, как бьющееся сердце. И оно все-таки разобьется, а камера это заснимет. Вот чего хотел Ское.

Не хватало только музыки. Она как волокно, соединяющее кадры между собой, соединяющее лица и души. Она как нитка, которой чувства персонажей – двух почти незнакомых людей – пришиты друг к другу. Но не крепко, а очень тонко, так, что не ровен час порвется.

Вот какая музыка нужна. Ника бы поняла. Ника бы сочинила. Она бы посмотрела в глаза Ское и увидела эту нить между ними – уже порванную, или, может быть, еще целую, но истонченную – и сочинила бы.

Ское раздвинул шторы, чтобы свет от луны, такой яркий сегодня, вошел в его комнату.

Завтра фильм будет завершен. Вадим смонтирует его, как это умеет только Вадим: фильм, оглушенный и тихий без музыки Ники, как будто лишенный чего-то важного, почти раненый. А потом Ское скопирует его себе на флешку и уедет в Москву, ведь ему надо учиться. Отдаст фильм Петру Андреевичу. Тот посмотрит и решит, претендует ли «экзаменационная работа студента Ское Вильсона» на грант или нет.

Ское закрыл глаза.

Всё останется здесь, в Магнитогорске. Всё. Тоска Вадима по матери и их примирение или отчуждение – но уже без его, Ское, участия; ненайденная Ника с ненаписанной музыкой, счастливо или несчастливо живущая в неведении, что Ское был здесь; ушедшая осень с почерневшими листьями и улетевший в небо дым комбината. Всё останется здесь. Дружба. Встречи. И прощание – опять в аэропорту, но только один Вадим будет смотреть вслед самолету, без Ники. Если сможет прийти, если не будет у него важных дел. Даже последний взгляд на город останется здесь. Растает в здешнем воздухе, никем не замеченный, не запомненный. Только Ское не останется – улетит.

Ское открыл глаза.

Завтра. Финальная сцена.

77

– Камера. Мотор. Начали, – командует Ское. Вадим наготове с камерой в руках напротив двери в квартиру Ское. Рядом с дверью друг напротив друга стоят Маша и Ское.

– Стемнело. Как доберешься до дома, звякни мне по ладони, ок? Чтобы я не волновался. Я и так не буду, но мало ли, – говорит Ское, перевоплотившийся в