– цук. «Цук» был откровенным издевательством старших над младшими: от младших требовали не полагающегося юнкерам старших классов отдания чести, заставляли делать приседания, выть на луну в качестве наказания, а то и просто так «жрать мух», им давались оскорбительные прозвища, их по многу раз будили ночью и т. д. Офицеры-воспитатели военно-учебных заведений не только знали об издевательствах, но многие из них были уверены, что «подтяжка дает младшему классу дисциплину и муштровку, а старшему – практику пользования властью». В школе были разные лестницы для старших («корнетов») и младших («зверей») юнкеров, из четырех дверей, ведших в спальни эскадрона, где юнкера располагались повзводно, две были «корнетскими», равно как и половина зеркал-трюмо, там стоявших. Пользоваться ими младший курс не имел права. То же самое относилось и к курилке, где на полу имелась борозда, по преданию проведенная шпорой Лермонтова и потому именовавшаяся «Лермонтовской», за которую «зверям» доступ был запрещен.

Вот несколько классических примеров «цука»: старший мог задать младшему любой вопрос в любое время суток, например: «Молодой, пулей назовите имя моей любимой женщины», или: «Молодой, пулей назовите полчок, в который я выйду корнетом», – «зверь» обычно отвечал на эти вопросы безошибочно, так как обязан был знать назубок как имена женщин, любимых старшими, так и полки, в которые старшие намеревались поступить. «Молодой, пулей расскажите мне про бессмертие души рябчика», – командовал старший. И молодой, вытянувшись стрункой, рапортовал: «Душа рябчика становится бессмертной, когда попадает в желудок благородного корнета».

– Я, как инспектор классов, обязан знать все, что происходит в стенах учебного заведения, Александр. Однако ныне твое ерничанье неуместно, ибо время не то и обстановка тому не благоволит.

– О боже, какой ужас! Так издеваться над младшими, – поморщилась Мария.

– А ты представь себе, Маша, что через год придут другие «звери», и вчерашний молодой, ставший к этому времени «корнетом», будет делать то же самое, – улыбаясь, произнес Александр.

– Значит, ты поощряешь это? – удивилась сестра.

– Подтяжка дает младшему классу дисциплину и муштровку, а старшему – практику пользования властью.

– Прошу вас, перестаньте, – Елена Ивановна была недовольна этим разговором, и сын с дочерью тут же покорно замолчали.

Александр Иванович, поднимаясь из-за стола, посмотрел сверху вниз на племянника:

– В общем, давай так, Леонид. Завтра я тебя представлю Александру Павловичу Кутепову, а там сам решай, как быть.

– Договорились, – кивнул Леонид.

Ему вовсе не хотелось встречаться с Кутеповым, ибо он понимал, что снова начнутся расспросы о службе. Но, с другой стороны, знакомство с белым генералом, к тому же по рекомендации близкого родственника, могло бы помочь ему в будущем. Он ведь для себя уже решил, что волею судьбы оказавшись в эмиграции, может помочь России как потенциальный разведчик. Ведь в последнее время Линицкого все чаще навещали такие мысли: «Переброска в стан противника состоялась. Но только кому я теперь нужен – война закончилась». Но ведь разведчики работают и в мирное время. Осталось только дело за малым – каким-то образом выйти на связь с советскими представителями.

Кутепову молодой Линицкий понравился. Особо долго расспросами он его не одолевал, учитывая тот факт, что Александр Иванович Линицкий заочно поведал командующему о превратностях судьбы своего племянника.

На прощание Кутепов сказал:

– Петр Николаевич Врангель поручил мне подумать об организации, призванной объединить разбредшихся по Европе наших воинов. Мы ведь и сами собираемся уезжать из Галлиполи. Кто в Болгарию, где квартирует, как вы знаете, барон Врангель, – Кутепов в данном случае скорее обращался к генералу Линицкому, а не к Леониду, и Александр Иванович согласно кивнул. – Кто в Королевство СХС, кто в Париж. Это будет нечто вроде Российского общевоинского Союза. Я уже дал команду поработать над Уставом этого Союза. Предлагаю и вам, молодой человек, не отрываться от наших товарищей и подключиться к оргработе. Не возражаете?

– Никак нет, ваше превосходительство, – вытянулся в струнку Леонид, и Кутепов оценил по достоинству его выправку.

– Не беспокойтесь, Александр Павлович. Леонид – человек чести, как и все мы, Линицкие. Отец его, Георгиевский кавалер, воспитывал сына в строгости, но и в любви к Отечеству, – поддержал племянника дядя.

– Не сомневаюсь! – улыбнулся Кутепов и протянул руку Леониду для прощания.

Они вышли в приемную. Адъютант Кутепова тут же поднялся и глянул на скромно стоявшего у стены невысокого полноватого мужчину в полувоенном френче с прямым пробором посередине густых каштановых волос. Мужчина также оживился, стал переминаться с ноги на ногу.

– Минуточку, господин Дракин, – обратился к нему адъютант. – Я узнаю, может ли вас принять Александр Павлович.

– Да, да, конечно. Я же понимаю, – кивнул Дракин.

Генерал Линицкий внимательно взглянул на Дракина, лицо которого показалось ему знакомым.

– Да, да, ваше превосходительство. Мы с вами виделись в Бердянске, – по-военному щелкнул каблуками Дракин. – Разрешите напомнить: Дракин, Федор Ардальонович, из бердянских инженеров. В Вооруженных силах Юга России служил по инженерной части.

– Ах да, вспомнил, – улыбнулся Александр Иванович. – Весьма рад снова увидеться. Так вы, стало быть, тоже галлиполиец.

– Судьба! – развел руки в сторону Дракин. – Сначала на турецком корабле «Кизил Ермак» эвакуирован на остров Проти в Ионическом море, а оттуда уже сюда, в Галлиполи, с супругой и двумя дочерьми.

– Где служите сейчас?

– Состою военным чиновником Гвардейского кавалерийского полка полковника Апухтина.

– Под крылом генерала Барбовича, значит.

– Так точно!

– Да, позвольте вам представить, – Александр Иванович взял за локоть Леонида, – мой племянник, Леонид Линицкий.

– Весьма рад! Польщен! – улыбнулся Дракин и пожал протянутую Леонидом руку.

В этот момент из кабинета Кутепова вышел адъютант:

– Александр Павлович ждет вас, Федор Ардальонович.

Дракин кивнул обоим Линицким и через несколько секунд скрылся за высокой двустворчатой дверью кутеповского кабинета.

4.

Один из лучших русских писателей первой четверти двадцатого столетия Михаил Петрович Арцыбашев не принял Советскую Россию и при власти большевиков чувствовал себя весьма некомфортно. К тому же его перестали издавать. А некоторые произведения и вовсе запретили и стали изымать из библиотек. Особенно это касалось его самого знаменитого романа «Санин», который некоторые критики сочли порнографическим, а некоторые читатели даже подавали на писателя в суд, но от которого без ума были в свое время институтки и лицеисты, в котором Арцыбашев показывал, что человеку жизненно необходимо удовлетворять любые свои потребности.

Написанный еще в 1902 году, «Санин» пролежал до 1907 года, поскольку Куприн с Богдановичем, хоть и признали его высокохудожественную ценность, не нашли возможным его печатать по цензурным соображениям. Успех романа был немедленным и громадным. Старомодные критики кричали о его аморальности, а модернисты указывали на полное отсутствие в нем литературных достоинств. Но это была сенсация, и роман необходимо было