Шрифт:
Закладка:
Убийца вытер нож о халат жертвы, затем быстро обшарил труп. Найдя кошелек, выскользнул из темной щели на солнечный свет…
Халдей еле слышно постанывал от удовольствия, засовывая пальцами в рот дымящийся плов. Сначала даже забывал про дольки хрустящего белого лука и пшеничную лепешку, так торопился избавиться от противного, зудящего, словно зубная боль, чувства голода. Он давно так вкусно и обильно не ел. Кешкинэ[109] да колодезная вода – вот обычная пища странника.
За последний год ему пришлось пройти длинный путь, очень длинный. Сначала он присоединился к каравану в Ктесифоне, чтобы добраться до Хагматаны. Там его ждало серьезное дело, но не выгорело: начальника царской гвардии, которого он разыскивал, уже не было в живых. Да и сам шахиншах Вонон бежал в Армению. На парфянском троне теперь сидел его зять – атропатенский сатрап Артабан.
Тогда халдей попытался пробраться во дворец, чтобы встретиться с новым сархангом[110], командиром Неранимых. Говорил, что его послал первосвященник из Храма. Но никто не верил хромому оборванцу, его сочли сумасшедшим, избили, еле живого бросили у стен дворца.
Сколько раз он умирал за последние годы – халдей уже и не мог сосчитать. Но ведь не умер! А стал еще злее, хитрее, живучее.
Тогда он решил идти в Бактриану.
А что – если начинать с нуля, тогда уж лучше там, где мак растет и откуда опий развозят по всей Азии. Вернуться с пустыми руками в Иерушалаим он не может, потому что Анан не простит ему проваленное задание. Даже смерть проклятого анатолийца ничего не меняла – что толку, если в Палестину больше не приходят караваны с опием из Хагматаны? К тому же за халдеем числился еще один должок: он не расправился с молодым иудеем по имени Иешуа.
Так он и брел от города к городу вместе с попутными караванами, где-то воровал, кого-то ограбил, пока не добрался до Бактры. Ему предстояло самое трудное: узнать, кто во дворце отвечает за сбор опия, чтобы выйти на него и заключить сделку.
Как он это сделает – без верительной грамоты, без гроша в кармане, в нищенских лохмотьях?
Сейчас задача упростилась, потому что появились деньги на новую одежду и пропитание. Облачившись в чистый халат и представительный тюрбан, он изо дня в день прочесывал улицы вокруг дворца в надежде на счастливый случай.
И вот, наконец, такой случай подвернулся.
Однажды он решил зайти в диктерион[111] при храме Афродиты Пандемос – олицетворении чувственной любви. Тень от гномона[112] показывала четыре часа пополудни – время, когда жителям Бактры в соответствии с городским законом позволено посещать бордели.
Халдей пересек засаженный кустами мирта и плодовыми деревьями двор, обогнул храм и направился к флигелю. О назначении постройки говорила недвусмысленная мраморная скульптура перед входом: Афродита, которую Пан оторвал от любования в зеркало, скромно прикрывает лоно, а он, скабрезно ухмыляясь, пристроился к ней сзади и пытается убрать ее руку.
Скульптор остроумно соединил обе фигуры перемычкой, отчего на расстоянии казалось, что козлоногий демон плодородия находится во всеоружии и вот-вот добьется цели своих грязных притязаний. Парящий над обоими Эрос с улыбкой поощряет Пана.
Внимательно изучив нацарапанные на стенах вестибюля отзывы, халдей вошел в перистиль[113], где над занавешенными каморками висели таблички с именами гетер.
Здесь уже находились первые клиенты. Получив от пундекиты[114] жетон с рисунком, соответствующим оплаченному времени, они разбредались по комнатам. Чернокожий евнух с невозмутимым видом обмахивал хозяйку опахалом из павлиньих перьев.
Гость купил жетон подороже, который давал ему право на отдых в апартаментах верхнего яруса, где работали жрицы-харимту[115], а также дорогие диктериады из свободных женщин. Он знал, что в комнатах для бедняков на первом этаже нет окон, там душно и грязно, а вместо ложа клиента ждет брошенная на пол циновка или кишащая блохами овечья шкура. В таких обитали порнаи – дешевые потасканные рабыни.
Подниматься на галерею халдей пока не стал, время есть, надо сначала расслабиться. Привалившись к бортику нимфея, он подозвал служанку и потребовал горячей воды. Бросил в миску коричневый шарик, размешал воду пальцем, а затем залпом выпил смесь.
– Тоже не можешь без кайфа? – вопрос на греческом прозвучал неожиданно.
Халдей повернул голову – рядом с ним на мраморный пол опустился крепкий парень с короткой завитой бородой и лысым черепом, на котором отчетливо проступали причудливые бугры. По шароварам со шнурками и куртаку[116] он понял, что это ассакен.
– Что у тебя? – парень осклабился в улыбке.
– Хашеша, по-вашему «бенг».
Разговаривать халдею ни с кем не хотелось, но что-то подсказывало, что эта встреча может оказаться полезной. – Хочешь? – он протянул ассакену набитый коричневыми пластинами мешочек.
– Нет, я не рискую. Никогда не знаешь, из чего его бактрийцы делают. Я один раз сблевал, так еще и голова раскалывалась, – смачно плюнув на пол, он пояснил тоном знатока. – Смешанную с рубленой травой конопляную пыль надо долго мять руками на солнце, потом два года выдерживать в сухом темном месте, чтобы настоялась. Чем больше пыли, тем лучше качество бенга.
– Это точно, – согласился халдей. – Я пластину всегда на упругость пробую, а потом откусываю. Хрустит, значит замешан песок, брать нельзя. А если липнет к зубам – много муки, тоже плохо. Я делаю из матерки, не из поскони, без всяких примесей.
Он любовно погладил мешочек.
– Лично сушил. В Аравии солнца много, она хорошо вызревает. Недаром Аравию называют «счастливой».
Оба рассмеялись.
– Так ты ишмаэльтянин? – спросил ассакен.
– Нет, из Иерушалаима.
– Иудей?
– Переселенец из Вавилонии.
– А как оказался в Аравии?
– Шел с караваном в Селевкию-на-Тигре, в пустыне Эш-Шам попал в плен к ишмаэльтянам. Четыре года был рабом, вкалывал на плантации схенострофона[117]. Ну, то есть бенга, парфяне его называют «шахданэ», а бхараты «бхангом». Каждый росток выхаживал, как собственного ребенка… Что у тебя?
– Меконин[118]. Лучший – из Арахосии, еще добавляю табак, дурман, черную белену.
Ассакен достал из-за пояса чиллум[119] и
