Паукин снова потянулся к телефону, однако услышал за стеной мотоциклетную «очередь» и остановился, подумав: «Сам приехал, что ли, свой приказ в исполнение приводить?» Но к нему вбежал сильно запыхавшийся боец — один из тех, кто был там, на складе, с Хазиным.

— Товарищ сержант, — едва проговорил он, глотая воздух. — Капитан убит. Мы звонили, аппарат…

— Ты что, с ума… — Паукин схватил его за плечо.

— Капитан убит, — повторил боец, уже переведя дыхание. — Мы слышали выстрел, еще один выстрел. Капитан лежал… Нашли человека. Наш заключенный! Из пистолета он…

— Где он?

— Он тоже убит. Мы слышали два выстрела. Он в капитана, капитан в него.

— Как же он там оказался?.. Ладно, едем сейчас. Один из заключенных, стало быть, один из подписавшихся… — Паукин снова бросил взгляд в окошко, на бараки для заключенных, но теперь те же «делегаты» не прочитали бы в этом взгляде ничего хорошего для себя. Он снял трубку телефона:

— Третий! Рубцов! Немедленно ко мне с пулеметом… Ты что, не понял? Точно так, оставить вышку и немедленно ко мне с пулеметом!

8

Два часа они скитались по пустыне (которая, как еще раньше заметила Женя, на рассвете бывала серой, слегка синеватой, чуть попозже — медно-розовой, а к полудню совсем выцветала) на «газике», случившемся в распоряжении Володи, корреспондента областного телевидения. Женя узнала теперь, что оно такое, то, что казалось ей тогда, с воздуха, укатанной лыжней. Колейная дорога была как раз-таки не укатана, временами казалось чудом, что машина вообще может двигаться по этому песку, и у Жени сердце вздрагивало, когда буксовали и останавливались. Но паузы продолжались не больше нескольких секунд. Сумел этот «газик», должно быть, как-то приноровиться к пустыне, как и его хозяин, добродушный толстяк Володя. Тот ведет машину уверенно, знает, где куда повернуть. А ведь едва покинули асфальтовое шоссе, которое бежит, прыгая по холмам, — и замельтешили перед глазами в точности похожие одна на другую десятки колейных дорог. Веди машину сама Женя, она бы уже давно заплуталась и перезаплуталась, как бы тщательно ей ни растолковали, куда вести…

Песок набивался в рот, стоило пошевелить губами. Уже не приходилось обращать внимания, что от этого налетевшего в машину песка вовсю щиплет лоб, щеки, подбородок… А тут еще раздражал назойливый голос парня, сидевшего рядом:

— Как она сейчас, Москва? На Калининском — небоскребы, да?

Володя подсадил этого незнакомого паренька, голосовавшего на обочине шоссе. («Большое-пребольшое спасибо, я на буровую опаздываю!»). После того, как во время перекура Володя шутливо бросил ему: «Ну, что, познакомились? Учти, она из Москвы…» — от парня стало не отвязаться. Все ему хотелось знать про Москву — «как она сейчас».

Женя в ответ только встряхивала головой да отцеживала сквозь зубы: «Ага», «Нет», «Ага». Но разговор в конце концов повернулся так, что она и не замечала больше никакого песка. Хотя давно за правило взяла в таких случаях сдерживаться, не показывать своего любопытства — не вышло.

Потому что говорливый собеседник выложил перед ней понемногу всю свою историю…

Вряд ли на московском заводе «Станколит» помнят своего бывшего слесаря Андрея Филиппова. Пришел он туда после десятилетки, поработал немного, след оставил нехороший.

— Жизнь, по молодости лет, казалась несерьезной штукой, — все заметнее волнуясь, рассказывал он. — Прогулял, поругали, опять прогулял — чего, вроде, особенного? А разве я один такой был? Компания набралась, четверо восемнадцатилетних оболтусов. Мечтали: наберем денег и уедем в зеленеющую даль, новый Гель-Гью искать…

«Зеленеющая даль» вскоре открылась перед Андреем, но совсем не так, как он предполагал. Во время очередного «обмывания» получки учинил драку. Двести шестая статья — злостное хулиганство. Так и приехал сюда, под Окшайск, на берег моря — наказание отбывать.

А неласковым было оно, море, в тот первый день знакомства. Почернело от песчаной бури, налетевшей внезапно в небольшом белом облачке…

— Первое время тоска была — жуткое дело, — продолжал Андрей.

…Оставалось от жизни — работать, что называется, стиснув зубы, и землекопом, и каменщиком, и взрывником. Так что своими руками и (построил тот самый «новый Гель-Гью», о котором раньше мечтал. Потом освободили досрочно — поступил на буровую…

Москва теперь во сне видится. Родителей нет, но родственники под Москвой. А мешает что-то поехать к ним…

— Ваш брат, газетчик, всегда интересуется насчет «они были первыми», в смысле: кто строил Окшайск. И я вот строил, а гордиться нечем, уточнять надо, из каких первых. И дальше так будет. Срок прошел, а долги остались, не все он списал. На фронте у штрафников проще было, железно: жив остался — живи человеком, все списано. Слушайте сюда, если вы будете в Москве писать про нашу жизнь…

Женя отвернулась, чтобы он не разглядел ее смеющегося лица: она поняла, что ее принимают за столичную журналистку, сотрудницу московской газеты…

С переднего сиденья послышался веселый голос Володи:

— Женя! Подъезжаем к вашему!

— Ой!

Так и вскрикнула. Газик в самом деле приближался к буровой вышке — новой, как узнала Женя, конструкции. Издали эта вышка немного напоминала установку для космических ракет.

Еще бы не «ой». Что она скажет Сардару? Как он отнесется, например, к ее вчерашней поездке?

Тот вечерний разговор с незадачливым поэтом настроил ее воинственно. Переночевав снова в квартире Джани-заде (Сергея Гассановича не было дома, но он ей написал, где ключ), утром она взяла свою сумочку, положила туда гомонковский рассказ и книжку повестей Бориса Васильева (в третий раз перечитывала «А зори здесь тихие…») и отправилась к городскому автовокзалу, чтобы на пять часов отдаться во власть дорожной пыли и душной тряски в маленьком автобусе. А потом, еле разгибая коленки, выйти в селе Паукино, бывшем Окшайском. Все это для чего? Авдеенко-отец, Николай Трофимович, ненароком ей обмолвился, что его друг по имени Рустамов Игорь Рустамович живет в этом селе. Не может быть, чтобы он ничего не знал…

Паукино встретило ее густым лесом высоченных телевизионных антенн, из-за которых, как съезжаешь с холма по направлению к селу, и дорог не видно. А потом стало казаться, что вокруг — море зелени, однако Женя разглядела, что море это, «затопив» палисадники возле маленьких домиков, не решается хлынуть дальше, на улицы.

Ей думалось, что раз село, значит, найти человека нетрудно, если знаешь его фамилию, имя, отчество. Но, расспросив с десяток местных жителей, Женя поняла, что так она ничего не найдет. Наступал, между тем, вечер, ей стало уже казаться, что прохожие начинают коситься на нее, приезжую… В отчаянии присела на каменную лавку возле какого-то домика