уголка, где бы их не было. И на Бадахарском конце они издавна обосновались, там у них были свои постоялые дворы, таверны, ремесленники жили. А я уже язык знала, вот и познакомилась с бадахарскими девчонками.

— Поди, и с мальчишками тоже? — словно бы шутливо спросил Тарик.

— Вот уж нет, — серьезно сказала Тами. — Только в самые ранние годочки. Потом раздружилась. Знаешь, эти бадахарские мальчишки... Даже в те годочки, когда еще о девчонках толком не думают, начинают... Едва-едва девчонка становится похожей на девчонку — ну, кое-что при ней, — проходу нет. Ничего страшного, силком никогда не попытаются покуситься, но липнут, и руки распускают, и язык: всякое озорство предлагают, про которое девчонкам еще и думать рано. Знают: если кто что-то попробует силком, в Гаральяне ему уши оторвут вместе с головой, но вот все остальное... — Она натурально поежилась. — Раз к ним на пляски пошла, мне хватило. Денежкой звенят по примеру взрослых... Противно.

— И что, всем подряд противно? — решился Тарик на легонькую игривость. — Гаральянским девчонкам, я имею в виду?

Тами подхватила тон:

— Ну не так чтобы всем подряд, у нас тоже есть девчонки с ветром в голове, я и не убеждаю, что в Гаральяне обитают одни праведники да праведницы. Всякие есть. Но, уж извини, меньше, чем у вас, — я и про веселые дома, и про другое. Знаешь, что самое забавное? К тем, которые не бадахарки, они вяжутся со страшной силой и всех поголовно считают... ну этакими, кручеными-верчеными. А от своих девушек и жен особенно требуют благонравнейшего поведения...

— Ага, — кивнул Тарик. — Мы здесь, в столице, распрекрасно знаем их обычаи, и насчет женщин тоже... И папаня с ними дела порой ведет, и его знакомые. Иные даже в Бадахар по торговым делам плавают...

Он не стал углубляться в подробности, не подходящие для девчоночьих ушей. Еще годочка полтора назад, когда папаня сидел с

гостями в горнице, все крепко выпили и разговор стал игривым, кто-то из часто плававших в Бадахар пожаловался: очень скудно там обстоит с веселыми девками, урожденных бадахарок среди них горсточка — натуральных изгоев, презираемых соплеменниками, — и то они в большинстве своем староватые, потасканные, как половик перед дверями какой-нибудь канцелярии, куда каждодневно ходит превеликое множество народу. Папанины гости разгорячились от доброго вина, говорили громко и дверь не затворили, так что Тарик в своей комнате наслушался немало интересного. Девок из других земель, в том числе и из Арелата, там хоть граблями греби — слетаются в иноземные порты как мухи на мед. Вот только, смеялся рассказчик, это неинтересно, когда те же шлюхи, что и дома, — в иноземных портах хочется отпробовать не только местных вин и яств, к тому же, говорят, бадахарки в этих делах искуснее всех прочих, вот взять...

К превеликому сожалению, Тарик ничего не услышал о ночном искусстве бадахарок — пришла маманя, прикрикнула на распустивших язык гуляк и плотно затворила дверь...

— Вот и этот, с шелками... — фыркнула Тами. — Туда же...

— А что он? — ревниво насторожился Тарик.

— Можно и сказать, ничего такого нового, — сказала Тами ничуть не сердито. — Наслушалась уже. Приглашал к нему в гости, золотом клялся осыпать, шелками одарить, сулил бадахарское женское платье, какого у нас не видывали: золотом расшитое, самоцветами украшенное почище королевской мантии...

Ну да, покривил губы Тарик. Знаем мы, какое женское платье они предлагают носить у себя дома, наслышаны. Называется оно « дже-ральхан» — просторные шаровары и рубаха с пышными рукавами. Вот только то, в котором бадахарки на люди выходят, пошито из политесных тканей, а бадахарцы предлагают шитое из тончайшей ихней кисеи, что прозрачнее арелатского тарлатана. Может быть, оно и в самом деле расшито золотом и украшено самоцветами (хотя бадахарцы навострились делать из простого цветного стекла такие

убедительные самоцветы, что только матерые ювелиры их отличат), но что это меняет?

Коли уж затронут столь игривый вопрос, Тарику с некоторых пор стараниями грузалей известно: не так уж редко оборотистые веселые девки себя выдают за бадахарок — в своих домах расхаживают в джеральханах, на щиколотках носят браслеты с бубенчиками, даже умеют танцевать бадахарские танцы. Черноволосым и темноглазым это проделать легче всего, а другие красят волосы в черный — но опять только те, что цветом глаз могут сойти за бадахарок. Фишта рассказывал, что попадаются простаки, готовые выложить денежку больше обычной, а порой и те, кто знает о фальши, притворяются, что не подозревают насчет обмана: главное тут не товар (в конце концов, у всех женщин главная тайна вдоль, а не поперек, — хохотали грузали), а упаковка, так что можно чуток и переплатить. Вот только то, что веселые девки выдают за бадахарские женские ухватки, не имеет к таковым никакого отношения и самими девками придумано. Ну а самые придирчивые («Ия тоже», — гордо добавил Фишта) заучили несколько фраз по-бадахарски и знают бадахарский выговор, так что с маху разоблачат любую притворщицу...

— Эх, я не знал... — с досадой сказал Тарик.

— А что бы ты ему сделал? — засмеялась Тами. — Он ведь никаких непристойностей не говорил, очень все было политесно...

— Это они умеют, угольки бесовы, — сердито сказал Тарик. — И ты с ним болтала как ни в чем не бывало...

— А что прикажешь делать, если он не переходил рубежей? Тарик, не закипай. Всякая красивая девчонка, как войдет в годочки, наслушается столько от повес — когда красивыми словесами увитого, а когда и самого хамского. Если каждого словесного нахала бить по темечку доской, столько будет ушибленных валяться... Вот и привыкаешь к нахальным словесам спокойно относиться, если за рубежи не выходят. Ты же не считаешь меня крученой-верченой, которая может ради шитого золотом платья или пригоршни монет...

— Ив мыслях не было! — горячо сказал Тарик.

— Вот и привыкай быть спутником красавицы, которой наперебой предлагают всякие глупости... Ой, это ведь стрельбище! Пришли.

— Пришли, — сказал Тарик, радуясь повороту разговора.

С полдюжины стрельбищ протянулись вдоль поросшей травой равнины. Все они были похожи друг на