Егор понимал, что это морок, иллюзия, навеянная монстром.

Не сдаваться.

Ты один. Поздно. Больше ничего не будет.

Ничего и никого.

Никогда.

Тянет к зеркалу. Тянет. Столько силы. Столько тоски. Столько одиночества, знакомого и непостижимо чуждого одновременно.

Нет.

Не поддаваться.

Стоять.

Сюда. К нам. Иди. Ты не справишься. Всё исчезнет. Все исчезнут.

Егор впился ногтями в ладонь. Отвлечься. Любым способом. Скинуть с себя тяжёлое тягучее влияние монстра.

Посчитать кукол у него в ногах. Одна — в синем платье. Вторая — с рыжими волосами. Третья — в свадебном платье. Четвёртая — с полузакрытыми жуткими глазищами. Пятая...

Рядом с монстром вдруг появился Зеркальщик, яркий и нелепый. Длинные бело-розовые волосы, узкие кожаные джинсы и объёмный белый свитер, опоясанный тонким ремнём. В левой руке крошечная розовая сумочка, в правой бутылка шампанского.

— Пшёл вон! — крикнул Зеркальщик и огрел монстра бутылкой по голове.

Тот медленно повернул голову, и Егор смог нормально вдохнуть.

Надо уходить.

— Вон отсюда! — вопил Зеркальщик, и его пронзительный крик звучал почти приятно, по-человечески.

Надо уходить. Скорее. Пока монстр отвлёкся. Скорее.

— Отступаем! — велел Егор. — Наружу. Там разберёмся. Тут он нас прикончит. Забираем тех, кто не может идти, и на выход. В разные двери.

Насколько он помнил, помимо основного входа тут был запасной и технический, рядом с кухней.

Егор глянул на зеркало и обмер: монстр схватил Зеркальщика за горло — и, кажется, убивал его. Нет, удушение, конечно, существу не страшно, но Зеркальщик на глазах становился бледнее, прозрачнее. Как привидение в кино. Чужак будто вытягивал из него силу, энергию, жизнь или что там есть в этом Зеркальщике?

— Уходим! — повторил кто-то.

В зеркале вспыхнуло — и монстр отшвырнул Зеркальщика куда-то в сторону, за пределы видимости людей.

Нет!

Уже не зов, а крик, вопль, рёв.

Не уходите. Не уйдёте. Здесь. С нами. Навсегда. Сюда. Идите!

Оно не выпустит людей из зала, ставшего ловушкой. Не для монстра, нет. Для людей.

У Егора есть ещё одна «снежинка». Копия той, что досталась високоснику. На всякий случай.

Он уверен, что и у стажёра есть нештатное оружие против монстров. И ещё кое у кого из старших.

Но чтобы применить всё это, надо быть рядом с существом. «Снежинку» не закинешь в зеркало: она ударится о гладкую поверхность и отскочит бесполезной безделушкой.

Надо войти туда. Шагнуть к монстру и вонзить «снежинку» прямо в резиновую личину противогаза. Только и всего.

Даже если это не убьёт монстра, у остальных появится время уйти.

Егор шагнул к зеркалу, нащупывая подвеску на браслете.

— Я с тобой, — рядом возник стажёр.

— Нет. Отдай взрывчатку и уходи. Некогда спорить.

Сколько ему? Он моложе Макса, а и тот — мальчишка.

Им ещё жить и жить.

— Давай. Живо!

Кто-то заплакал в голос. Кто-то зарычал, пытаясь справиться с чудовищным напряжением.

Егор и сам чувствовал, как непостижимая чужая мощь сдавливает не голову даже, мозг внутри черепа. Сминает волю. Туманит память. Стирает чувства.

И остаётся лишь пустота, в которой слышен зов.

Иди или умрёшь. Иди или пожалеешь. Иди. Иди. Иди. К нам.

Вот он у самого зеркала. Когда перемахнул через барную стойку? Неясно. Но в кулаке зажата «снежинка» — и одних рефлексов хватит, чтобы вбить её в монстра. Даже если в зазеркалье войдёт только тело, без личности, без памяти, без эмоций — останется цель. И этого хватит, чтобы прикончить тварь. Чтоб хотя бы попытаться.

Ещё шаг — и...

И тяжёлая рука легла на плечо, останавливая на полувдохе, на неоконченном движении.

Рядом с отражением Егора появилось отражение пожилого мужчины с ярко-синими глазами. И вместо зала, набитого людьми, километры плит и надгробий за спиной.

— Нужно сто знаков уничтожения, не меньше, — проговорил Сторож, и его слова Егор не услышал, а увидел всполохами мертвенно-бледного сияния над бесконечными рядами могил. — Пусть все живые чертят. Все!

Сторож в отражении держал за плечо монстра, и тот обмер, будто придавленный мощью хозяина кладбищ.

Егор сдёрнул с пояса ожившую рацию и, с трудом выталкивая из себя непомерно тяжёлые угловатые слова, скомандовал:

— Общее уничтожение. На счёт «пять». Повторяю: общее уничтожение на счёт «пять». Все готовы?

Два удара сердца рация молчала, а потом разродилась многократным «Да», «Вас понял», «Мы готовы», «Ждём отсчёт».

Отражение Сторожа усмехнулось, а его голос произнёс:

— В темноте не только это чучело сильнее.

— Раз, — начал Егор.

Слова всё ещё казались видимыми, а не звучащими, но раз остальные слышат их, то, что ему кажется, неважно.

— Два.

Рогатое, бледно-голубое слово.

— Три.

Угловатое, колкое, морозное слово.

— Четыре.

Прозрачное, квадратное слово.

— Пять.

Просто слово. И десятки знаков уничтожения, сливающиеся в один. Те, что вычерчены тут, внутри здания, и те, что пришли снаружи. От «спецов», от спецназа, от частников. Все в один. Невозможно огромный, сияющий тысячами огней, фонарей и ламп.

Сильный.

Тёплый.

Живой.

Сторож вскинул руки над головой — и знак вырос втрое, стал нестерпимо ярким и врезался в зеркало.

Монстр в треснувшем зеркале вздрогнул и разлетелся сотнями чёрных клочков.

Вместо него Егор увидел толпу несовременно одетых людей. С сумками, чемоданами, корзинами и колясками. Люди садились в автобусы и уезжали.

Город опустел за несколько часов.

Больше обычные люди не вернулись.

Несколько раз мелькали фигуры в защитных комбинезонах с непонятными приборами в руках.

Потом прошло лето. Пришла осень. А люди так и не пришли.

Ни в одном зеркале не было людей. Ни на площади, ни в кинотеатре, ни в гостинице, ни в центральном универмаге.

Пустые улицы. Пустые дома. Пустые зеркала.

Месяц за месяцем. Год за годом.

Год за годом.

Год. За. Годом.

Один.

Как