— Мой? — Серебрянский смотрит испытующе, не взялось ли яйцо учить курицу.

— Нет, Слуцкого. Бежать из тюрьмы, вычислять агентурную сеть Валленштайна, потом склонять его к сотрудничеству под прессом шантажа: Абвер узнает, что он якобы сам сдал своих нелегалов ради спасения шкуры. Граф не того сорта. Не сломается.

Глаза моего собеседника задумчивы.

— Смотря как преподнести. Например: офицер Абвера после провала бежит из советской тюрьмы в сопровождении агента НКВД. Это любую карьеру разрушит. Нужно шантажировать! Но тонко.

— Не буду! — я упрямо склоняю голову вперед.

— Что набычился? А ну, договаривай!

— В абверовской школе предупреждали: если полевой агент вербанет высокую шишку из стана врага, то этим агентом легко пожертвуют ради спокойствия ценного источника. Не надо меня убеждать, что советская госбезопасность работает по другим законам!

— Хочешь сам сделать карьеру у нацистов и выбиться в ценные источники?

Подзуживает… Будто мне ох как приятно носить свастику на рукаве.

— Но мне же приказано крепко ввинтиться, ждать очень большого задания: вроде как разрушить важный объект или грохнуть кого-то из нацистских бонз.

— Команды на диверсию или ликвидацию я не дам. Пока не дам. Ты — секретный запасной козырь в рукаве нашей разведки.

Только странно, что секретного козырного короля вытаскивают из рукава для спасения валета. Например — Волльвебера.

Серебрянский вдруг встает. За окном усилился снег. Учитель опирается о подоконник и смотрит на сугробы, прикрывшие непролазную грязь улицы Республиканской.

— Знаешь? Я в Минске родился. Давно тут не был.

Наверное, вернулся и увидел, что здесь по-прежнему не Париж. Это я про себя. Вслух выражаюсь сдержаннее, чтоб не ранить его местечковый патриотизм.

— Кое-что меняется. Трамвай пустили.

Мимо цели. Серебрянский ведет разговор о другом.

— Люди оккупацию помнят. И то была кайзеровская армия, не СС. Впрочем, я не собираюсь рассказывать, что такое СС и что натворят истинные арийцы, дорвавшись до низшей расы. Сочувствую, тяжко отираться в такой компании. Но… — мой собеседник отрывается от созерцания снежного пейзажа. — Но тебе предстоит еще и внедрение к англичанам.

— Да. Как только Колдхэм с племянницей вернутся в Рейх.

Он утвердительно опускает веки.

— Двойному агенту трудно. Ты будешь тройным!

— Это приказ. Так что слово «устраивает»…

— …не имеет смысла. Что же, тебе виднее. Кстати, Тео!

— Да?

— Не держи зла на Слуцкого. Он чиновник, карьерист, как разведчику ему далеко до Артузова и Шпигельгласа. Но в душе мужик неплохой. Его мама была знакома с твоей минской бабушкой.

— Почти родственник!

— Не иронизируй. Думаю, он пытался обеспечить тебе надежную легенду, перестарался. Кстати, твой отец жив-здоров, по-прежнему рисует чертежи в шарашке. Через пять лет после ареста будет выпущен досрочно.

То есть летом сорок первого года. Отлично! Лучше мне ему на глаза не попадаться.

— Спасибо! Волнуюсь за него. О свидании, конечно, не может быть и речи?

— Безусловно. Возвращайся в Берлин.

Снова в пекло…

— Яков Исаакович, вы не понимаете. Я же не на почте марки клею. Я офицер СД — Службы безопасности нацистов, преступной организации, и каждый день становлюсь соучастником их преступлений! Помните, вы читали нам лекцию и говорили, что нелегал девяносто девять процентов времени отдает жизни по легенде и не более процента — заданию разведки? Сколько мне еще нужно грохнуть коммунистов, сжечь книг, выбросить из домов евреев, пока не получу то Самое Главное Задание?! — Серебрянский пробует меня утихомирить, но тщетно. Прорвало так прорвало. — Я уже говорю «мы, нацисты», «мы, арийцы». Или «мы, СС». Да что говорю, думаю так! Кажется, что советский комсомолец без остатка растворился в унтерштурмфюрере из древнего дворянского рода. Истинный ариец, белокурая бестия! Фюрер смотрит на нас, фюрер вверяет нам будущее Тысячелетнего Рейха…

— Ты еще крикни «хайль Гитлер», — обрывает меня старший коллега. — Будто ты один из наших носишь форму СС. Береги в себе комсомольца. Придет время, и один процент искупит остальные.

Прощаемся. Ухожу. В Минске по-прежнему зябко. Я бреду по направлению к Советской и мечтаю. Смешно, вокруг разворачиваются грандиозные события, а моя жизненная цель мелочна до неприличия: когда-нибудь вернуться с холода.

Встреча с дядей Яшей согрела сердце. И его обмолвка, что в недрах СС есть другой советский нелегал или несколько, тоже греет. Конечно, я не знаю их имен, как и они моего, это было бы опасно для всех. Зато щемящее чувство одиночества притупилось. Спасибо тебе, заснеженный город, знакомый с детства.

Глава 19. Белокурая бестия

При виде умопомрачительной очереди Элен охнула.

— Мой Бог! Я не попаду туда до закрытия.

— Выходит, зря тащилась со мной в Мюнхен? Увы, дорогая, ничем помочь не могу. Настоящее искусство в Рейхе — большая редкость.

Дядя поклонился кому-то из немецких знакомых, имевшему счастье уже посетить выставку. В Баварию маркиза привели дела. Племянница, раньше обожавшая покататься и осмотреть новые города, устала от Германии. В Мюнхен ее заманило сообщение, что доктор Геббельс решил собрать в одном зале образцы современного «декадентского искусства». Он велел показать народу, от какого непотребства нацисты его ограждают.

Эффект получился неожиданный. Выстроенный в традициях «нордического неоклассицизма», роскошный Дом немецкого искусства на Принцрегентенштрассе, набитый портретами партийных бонз, пустует после торжественного открытия, если не считать делегации военных и Гитлерюгенда. Зато ветхое здание бывшей прачечной осаждается толпами, все желают созерцать декадентскую мазню. Очередь спускается по хилой лестнице на мостовую и тянется до угла.

— Сэр Колдхэм? Мисс?

Обратившийся к ним эсэсовец учтиво улыбнулся.

— Да. Но, простите, герр, э-э… оберштурмфюрер, мы знакомы лично? Не припомню.

Элен постаралась скрыть веселье. Дядюшка неисправим. Если его кому-то не представили общие друзья, то начинать разговор или, не приведи Господи, завязывать знакомство — абсолютно недопустимо для воспитанного джентльмена.

Но эсэсовца подобные мелочи не смутили.

— К сожалению, не довелось. Но вы, сэр Колдхэм, весьма известная личность, давний и верный друг Рейха. Прискорбно, что вам приходится ждать в очереди.

Спутница верного друга моментально перехватила инициативу.

— Можете провести нас немедленно, герр офицер?

— Разрешите представиться — барон Вольдемар фон унд цу Валленштайн. В течение часа ожидается прибытие рейхсминистра пропаганды, вход для публики вообще будет закрыт. Если не побрезгуете составить мне компанию…

— Благодарю. Но мне неловко воспользоваться любезностью незнакомого человека.

Маркиз, если откровенно, скептически оценивал современную живопись и не расстроился бы от полной невозможности попасть внутрь. Однако Элен набрала разгон паровоза, остановить ее было сложно.

— Вы так великодушны! Мне также неловко, но ради Пикассо…

В зелено-голубых глазах под пушистыми ресницами мелькнули смешливые искры.

— Следуйте за мной, леди. Сэр?

Что-то дрогнуло у нее внутри, когда взгляд зацепился за темный ромб с двумя буквами СД. Парень не прост — не из обычных войск СС, он из Службы безопасности, о которой ходят самые зловещие слухи. Поэтому слова «следуйте за мной» звучат грозно. Сколько