— Только саботаж в портах! — упрямо заявил доктор. — Больше никаких жертв. Мы даем козыри нацистам, дискредитируем левое движение.

— Согласен, — прогудел Хельмен. — Саботаж. В Норвегию прибыло сто шестьдесят кило динамита. Если подорвать судовую машину, пароход застрянет в порту на месяц-два.

Волльвебер вперил в него взгляд. Узкие темные глаза налились угрозой, все присутствующие знали — отнюдь не шуточной. Руководитель коммунистического подполья имел обыкновение быть жестким не только с врагами.

— Потом отремонтируется и выйдет в море? Вы в своем уме? Так, товарищи, кто устал от сражений на передовой, прошу в тыл. По советским каналам будете переправлены в Москву.

Почему-то гарантированное убежище в стране Советов прельщало не всех. Волльвебер напомнил: подпольная диверсионная деятельность не прекращается по собственному желанию, увольнением или выходом на пенсию. Каждый из собравшихся в доме Михаэлса слишком много знает об организации, чтобы удалиться на покой в капиталистической стране. Тональность разговора поменялась после реплики единственной женщины.

— Вы мужики или нытики? Думаете, моряки не знали, что везут военный груз? Им наплевать на людей в Мадриде и Валенсии. Только бы не потерять проклятую работу, — она нервно загасила окурок и тут же потянулась к новой папиросе. — Эрнст прав: идет война, и никто не отсидится в нейтралах. Я сама проникну на любой корабль, пока мужчины не утратили похоть. Какая следующая цель?

Амазонка легкого поведения не успела получить задание — с улицы донесся предупреждающий свист.

— Конрад кого-то увидел… — забеспокоился доктор.

— Уходим по одному через заднюю дверь, — скомандовал Волльвебер. Сбор нескольких важнейших фигур подполья сам по себе был достаточным риском, продолжать искушать судьбу в надежде, что тревога ложная, не стоило. Он показал пример.

Микроскопический задний дворик, обнесенный ветхим забором, имел важную деталь — лаз в соседний двор, оттуда на параллельную улицу.

— Гестапо могло перекрыть квартал, — заметил Хельмен. Сказал он это без особого страха, просто оценивая ситуацию.

— Увидим, — буркнул Волльвебер и первым нырнул в дыру между досками. Они счастливо избежали клыков огромного беспородного пса, когда со стороны дома Михаэлса донесся звук выстрела. — Не паниковать! Мы возвращаемся из гостей, к собранию красных не имеем никакого отношения. Расходимся, не торопимся.

Он распахнул калитку, огляделся — никого.

— За мной!

На Гамбург быстро опускался вечерний туман. Еще полчаса — и осенняя мгла размоет очертания домов. Но судьба не отвела им столько времени. Сначала раздался топот ног, неумолимо приближавшийся, затем прозвучал окрик «стоять!».

Нервы не выдержали у полицейского. Он выхватил служебный револьвер и пальнул в направлении человека в эсэсовской форме. Тот упал, двое других остановились и открыли огонь.

Волльвебер метнулся к забору, потащил за собой Хельмена. Пуля вышибла щепки над головой, другая была послана точнее. Полицейский выронил оружие, начав заваливаться на мостовую. Его сменила Хельга. Она выхватила из сумки маленький пистолет и принялась часто нажимать на спуск.

— Бежим!

Ни у Хельмена, ни у Волльвебера при себе оружия не было. Оно вряд ли бы помогло: на звуки бурной перестрелки к эсэсманам наверняка мчалось подкрепление.

Массивный норвежец бегал плохо и начал выдыхаться уже через пару сотен метров. Пистолетный лай затих. Волльвебер оглянулся. Вдалеке поперек мостовой лежали тела, а их с Хельменом настигал высокий молодой офицер, второпях потерявший фуражку.

Понимая, что оторваться не удается, подпольщики свернули в проулок. Короткий тупичок закончился наглухо запертой дверью, а высота забора с заостренными кольями наверху не оставила надежды: единственный выход на волю — сзади, где замер унтерштурмфюрер с вальтером в руке. Его профиль был отчетливо виден на фоне дальнего забора. До беглецов донесся диалог:

— Вы ранены, герр унтерштурмфюрер?

— Нет, Вилли. Это давняя рана не позволяет бегать быстрее.

— Куда побежали красные?

— Прямо, в сторону доков. Быстро за ними!

— Есть, герр унтерштурмфюрер!

Странный офицер, не заглядывая в тупик, сделал поворот кругом и отправился в обратный путь — к утерянной фуражке или подстреленным коллегам. Волльвебер до боли сдавил руку Хельмена, собиравшегося покинуть укрытие. Они проторчали там до полной темноты, лишь после этого осторожно выбрались наружу.

— Эрнст… Тот эсэсовец? Он решил нас отпустить? Или…

— Или просто повезло. Забудь.

Тревожные думы, как покинуть Гамбург, кишащий полицией, вытеснили мысли об обстоятельствах спасения. Волльвебер практически заново создал свою организацию и больше никогда не пренебрегал правилами конспирации. Теперь каждый подпольщик лично знал не более двух-трех коллег. Гамбургский разгром обошелся слишком дорого…

Глава 18. Минск

Холодно. Очень подходяще названа еврейская молельня в центре города — Холодная синагога.

Не просто холодно — одиноко. Глаз цепляется за башенку коллегиума иезуитов. Рядом видны парные колокольни костела и православного собора, им веселее в компании.

Я пересекаю площадь Свободы и углубляюсь в Революционную улицу, многие жители Минска по старой памяти именуют ее Койдановской. Компанию мне составляет только январский снег, услужливо заметающий следы, будто это маскирует разведчика-нелегала. Смешно, я нелегально заброшен в СССР по спецзаданию СД.

Короткая Койдановская упирается в Республиканскую, в жилом доме на углу меня ждут. Иду не спеша, чтобы подгадать прибытие в конспиративную квартиру НКВД ровно к четырнадцати, как назначено.

Нервничаю? Нет. Это странно. Абвер и СД постоянно получают сообщения об арестах советской агентуры, отозванной в СССР. Словно кто-то прокручивает гениальную операцию против ИНО ГУГБ и военной разведки, уничтожая кадры руками чекистов. Внутри меня плещется необъяснимое фаталистическое спокойствие — если суждено, то суждено. И даже разворот кругом с бегством от судьбы ничего не изменит.

Человек, открывший мне дверь, просто не может здесь находиться… Но если это ошибка, то замечательная ошибка!

— Дядя Яша…

Он обнимает, смешно уткнув лысину мне в подбородок. Я буквально задыхаюсь. В мире, где потерял семью, где не понимаю, для чего живу и служу, в холодном чужом Минске вдруг встречаю его — не просто осколок прежней вселенной, ее столп!

— Тебя совсем не узнать, Тео. Проходи уж. Чаю будешь?

— Конечно, Яков Исаакович. Как вы?

— Терпимо. Мадрид и Париж надоели до чертиков.

Мы пьем чай, очаровательно горячий, и торопливо обсуждаем тысячу самых важных вещей. Дядя Яша честно пытается разогнать туман, меня окружающий. Ему это удается… почти.

— Объясните, как случился этот казус в Гамбурге.

Он мажет малиновое варенье на бублик. Не скажу, что в Германии совсем плохо питаюсь, но домашнее варенье там недоступно.

— Обошлось?

— Не знаю. Абсурд какой-то. Я сообщаю ценную информацию о раскрытии Службой безопасности антифашистского подполья, и мне сваливается задание самому спасать агента Антона! Представляете? ГБ ставит меня на грань провала! Это же азбука шпионажа! Одни долго внедряются, собирают сведения, другие осуществляют разовые акции. В Москве думают: достаточно щелкнуть пальцами, и Гейдрих с готовностью кидает меня в операцию Гестапо? Я всего-навсего унтерштурмфюрер, ординарный лейтенант СС.

— Но тебе удалось.