монархами закреплено исключительное право на принятие основных решений. Но фактически власть осуществляется довольно широким кругом родственников монарха и родовитых аристократов. Иногда отношения внутри этого круга обостряются, как это недавно было в Саудовской Аравии, так что борьба за власть не вполне чужда этим обществом. Но последнее слово – за монархом.

Ответ на вопрос о том, почему такое возможно в современном мире, дает одно короткое, но емкое слово: нефть. Так много нефти, что правители стран Аравийского полуострова способны не только к нейтрализации угроз со стороны своего близкого круга, но и к тому, чтобы обеспечивать безбедное, весьма зажиточное существование основной массе граждан. Основа современной абсолютной монархии – лояльность, купленная на нефтедоллары.

Абсолютных монархий, к которым не относилась бы эта волшебная формула, совсем немного. Даже там, где есть нефтедоллары, они достаются в первую очередь монарху, затем его ближнему кругу и уж в последнюю очередь – народу. Скажем, султанат Бруней – нефтедобывающая страна. Султан входит в число богатейших людей мира. Но тем немногим туристам, которые добираются до этого уголка мира, жизнь рядовых брунейцев не кажется образцом благосостояния.

Если нефти нет, то для поддержания монархии требуются либо репрессии, как в Эсватини, либо утонченные манипуляции, как это было до недавнего времени в Бутане. Некоторые страны пошли дальше. В Марокко и Иордании регулярно проводятся выборы на многопартийной основе. Правительства этих стран формально ответственны перед парламентами. Но постольку, поскольку монархическим партиям удается выигрывать выборы, власть фактически все-таки принадлежит королям. А выборы они выигрывают по тем же причинам, по которым их выигрывают «партии власти» в других диктаторских режимах, – за счет политических ограничений, репрессий и фальсификаций.

Собственно говоря, современные монархии такого типа – это и есть личные диктатуры, в которых диктаторы сохраняют унаследованные от предков титулы. Но титул имеет значение. Во-первых, монархическая форма позволяет решить критический для любой личной диктатуры вопрос о преемственности власти. Во-вторых, она помогает сдерживать притязания на власть таких опасных претендентов, как военные и другие силовики. Любая диктатура может стать жертвой силового переворота, но свергать монарха, власть которого освящена традицией, менее удобно, чем диктатора без королевских регалий. В-третьих, монархия создает для коронованных диктаторов какие-никакие, но все-таки правила игры. Это снижает возможность непродуманных решений и ошибок, от которых страдают многие страны с авторитарным правлением.

Таким образом, монархия полезна для современного авторитаризма. Как ни странно, еще полезнее она для современной демократии. 29 из 45 существующих в мире монархий – это демократии, причем многие из них соответствуют самым высоким стандартам политических прав и гражданских свобод. Отчасти это объясняется историческими причинами: медленные переходы к демократии в нескольких западноевропейских странах происходили путем плавного перетекания полномочий от монархов к парламентам.

Но есть и важное структурное объяснение. Одна из основных проблем для либеральной демократии – это, выражаясь научно, разведение церемониального и эффективного руководства. Для демократии полезно, когда от лица политического сообщества в целом выступает человек, который в силу каких-то причин пользуется доверием абсолютного большинства граждан, но реальной властью пользуется профессиональный политик, выигравший выборы, однако вызывающий отторжение у тех, кто проголосовал за оппозицию. Суть парламентской системы – именно в таком разведении функций руководства. Но кто пригоден к сугубо церемониальному руководству лучше, чем наследственный монарх? Все регалии налицо.

Если монархии так хороши для обоих основных типов политических режимов, то почему они сохраняются в меньшинстве стран и не восстанавливаются там, где были упразднены? Надо отметить, что попытки такого рода иногда предпринимаются. Например, в Бразилии в 1993 году вопрос о восстановлении монархии был вынесен на референдум. Хотя императорская власть в этой стране была отменена более чем за 100 лет до этого, сторонники у такого выбора нашлись: 13,4 % проголосовавших. Однако за республиканскую форму правления высказалось подавляющее большинство. В том же 1993 году монархия после длившегося с 1970 года перерыва была восстановлена в Камбодже. Но это единственный пример реставрации исторической монархии за последние 70 лет (напомню, что в Испании монархия была официально восстановлена в 1947 г.). Строго говоря, и в Камбодже была восстановлена не наследственная, а выборная (элективная) монархия, причем в выборах формального главы государства там принимают участие не только члены королевской семьи, но и государственные чиновники.

Ответ на вопрос о том, почему идея реставрации монархии не пользуется большой популярностью, прост: монархию легко уничтожить, но практически невозможно установить заново. Перетекание полномочий от монархов к политикам не везде было гладким. Многие монархи этому сопротивлялись, и тогда с ними случалось то, что нередко случается с диктаторами, – их свергали. Но символическая ценность монархии состоит именно в преемственности власти. Если она прерывается, то вопрос о том, кто именно должен стать королем, становится практически неразрешимым. Скажем, французские монархисты уже полтора столетия спорят о том, какая династия лучше, но воз и ныне там. В принципе, вопрос о династическом выборе мог бы быть устранен путем введения элективной монархии, как это и сделали в Камбодже. Но эта почти не встречающаяся в современном мире форма правления повлекла бы за собой иные проблемы, вдаваться в обсуждение которых здесь не стоит.

Еще более важно то, что ликвидация монархии обычно становится результатом деятельности политических движений, оставляющей глубокий след в массовом сознании. Партии, выросшие из таких движений, обычно остаются республиканскими, и их сторонники противятся идее реставрации. Надо заметить, что неприятие этой идеи во многих странах связано с тем, что ее современные сторонники редко согласны на сугубо символическую роль для вновь воцарившихся монархов. Во всяком случае, наиболее заметные монархисты в современной России хотят вовсе не этого, а настоящего восстановления царей у власти. Но вряд ли такая перспектива способна привлечь массу сторонников.

3.2.2 Военный режим

Если верить научным исследованиям, на смену персоналистским диктатурам чаще всего приходят военные режимы. Вероятность такого поворота событий в России нельзя исключить. Однако создать в России устойчивый военный режим, кто бы ни задался такой целью, вряд ли удастся. Дело в том, что связь между двумя событиями – переворотом и установлением военного режима – далеко не такая однозначная, как может показаться.

В России советская пропагандистская волна 1970-х годов, вызванная свержением президента-социалиста Сальвадора Альенде в Чили, через пару десятилетий получила неожиданный резонанс в виде любви некоторых «либералов» (от кавычек в данном случае воздержаться не могу) к Аугусто Пиночету, которому действительно удалось установить в этой латиноамериканской стране устойчивый военный режим. В качестве наследия этих событий в русском языке закрепилось слово «хунта», которое почти неизменно несет негативные коннотации. Однако это обиходное испанское слово означает просто-напросто «совет». В данном случае это не просто ярлык, как часто бывает со словами, прилипающими в журналистике к политическим явлениям. Военный режим