— Обычно, когда говорят: «Что может пойти не так», — всё и идёт нахер.

— Заткнись, умник. Раньше работало — сработает и сейчас — логика, всё просто.

— Ха-х. Раз ты такой уверенный в себе — песню ставлю я. Пора бы и расслабиться немного, — они начали приготовления, которые заняли без малого четыре часа.

* * *

Walking down that road from Jonesboro. And I’m the meanest S.O.B. that you’ll ever know.Шагаю по дороге с того Джонсборо. Я — подлейший сукин сын, хуже вам не узнать.

Слегка высокий мужской голос медленно пропел первую строку. Уильям Хантер стал прямо под орущим динамиком и с большим наслаждением начал заряжать дробовик, перебирая в грязных пальцах светло-красные патроны. Музыку то и дело перебивали хриплые стоны, слившиеся в монотонных хор из десятков голосов. Бесценные когда-то вазы играли на столах от вибрации и со странно забавным треском разлетались на мелкие ломтики искусства, лежащие на бетонном полу.

Он в последний раз щелкнул цевьём ружья и нырнул в дверной проём, из которого уже доносилась странная мелодия битого стекла и летящей в стороны фурнитуры. Крик Хантера и гул от выстрела эхом покатились по лестничным проёмам вниз, пока не исчезли в тёмной пропасти — где-то между этажами тех. поддержки и сервиса, откуда ещё во времена царства живых редко доносилось что-то полезное — пришло время бежать. Пока в динамике гудело гитарное соло, мужчина с трудом перебирая недавно прострелянной ногой мчался к условленному месту, избегая недавно выставленные баррикады и препятствия, и думал, что вся эта ситуация сейчас напоминает ему какой-то из множества фильмов, что эхом раскидывались по консервной банке, в которой он успел прожить целую жизнь. И действительно: человечество так грезило о своём завершении, что сумело преподать его в самых разных стилях, а кто-то, быть может, и вовсе создал предсказание. Впрочем, это было уже не важно. Забежав за колонну прямо перед импровизированной стеной, он подло и бессердечно отдал на растерзание волну трупов винтовке Джеймса Виттимы, которая, к слову, ещё не успела себя показать — раздались первые выстрелы.

Сидя за укрытием, Уильям сам про себя поражался тому, какое всё-таки отличное решение для всех проблем придумало человечество — огнестрельное оружие. Простое и эффективное, оно было создано в то время, когда человеку уже ничего не угрожало, кроме него самого. Однако в тот момент — в осень восемьдесят четвёртого — его уже нельзя было за это винить. Особенно, когда над вопросом его существования нависла грозовая туча, и она не собиралась уходить сама. Вот тут-то Человеку Разумному и пригодился его разум — разум, склонный к разрушению.

Схватившись за ноющую икру, наёмник медленно поднялся на ноги и выхватил первый из трёх дробовиков, что были найдены им по пути в башню. «Это тот, что я забрал из подвала после выстрела, — сказал сам себе мужчина. — Два патрона, но отличная убойная сила — как раз для разогрева. Дальше — два и восемь. Один — с трупа напарника, второй — со стены в доме. Итого: двенадцать. Отлично. Вдох… Выдох… Чёрт, а ведь бордовые обои действительно та ещё бредятина… Ха… Вдох…»

О бок колонны время от времени ударялись холодные, по меркам живого человека, тела и, обмякнув, медленно оседали на пол. Предсмертные хрипы разрушали ту неловкую тишину, за которой мужчина научился скрывать эхо от выстрелов, крики жертв и гул от погрома. Он старался не смотреть им в глаза, если они ещё были на месте. Методично пробивая ножом сердце, он отворачивал от себя уже полностью мёртвую голову и пытался не встретиться с ней душами. Пытался, потому что боялся их — этих тусклых зрачков. Боялся того безукоризненного взгляда, что смотрит на него из темноты разума. Боялся, что вот-вот среди хрипов послышатся слабые мольбы о пощаде — о том, что за этим облезлым скальпом скрывается любовь к давно умершей семье, забота, мысли о земных делах даже тогда, когда и сама Земля перестала быть «Землей». Боялся и ненавидел.

Но, к счастью для него, не было и нет ни в одной настоящей битве ничего геройского или человеческого: нет сожалеющих о своём поступке людей, бегущих в первых рядах; нет бросающих оружие героев-миротворцев или всадников мира, останавливающих толпу — нет, эта участь была давным-давно уготована лишь тем, кто пожелтевшими страницами книг и бледными бликами экранов мелькал перед глазами мальчика, который был когда-то просто «Уиллом». В настоящем же мире те, кто решался оставить врага в живых, умирали от выстрела в спину; те, кто решил бросить оружие и остановиться, были затоптаны между первыми рядами; а те, кто решил вести за собой толпу, рано или поздно умирали от руки других — тех, кто «справился бы с этим лучше». И не было, не будет другой судьбы для людей обычных, а людям же необыкновенным — другим, уникальным и великим — место далеко не в жизни. Монотонный гул выстрелов сменился лишь пустым щелчком курка и Уильям «Из Джонсборо» Хантер, приняв это за сигнал к атаке, защёлкнул ствол дробовика, натянул маску да вышел из-за колонны — пришла пора прекратить быть человеком. Раздался выстрел.

Разлетевшиеся на несколько метров вперёд обломки черепа со странным чавкающим звуком впивались вместе с дробью в плоть бездумно бегущих позади «людей». «Вот и нет больше глаз, — шептал голос внутри, — не во что больше вглядываться». Сменив двустволку на помповый дробовик, охотник медленно и методично подходил к оглушенным от выстрела телам и одним нажатием курка раскрывал все прелести человеческого разума бетонному полу. Он знал, что лучше стрелять в сердце — эффективнее, надежнее. Один выстрел в голову из малокалиберного пистолета, чаще всего, не приносил результата, выстрел с автомата, возможно, — тоже. Редкие разумные учёные, встреченные им на жизненном пути, все как один заявляли, что мёртвые задействовали лишь некоторые части мозга, чтобы продолжать жить — шейный позвонок и спинной мозг — те, что находились ближе к шее и затылку, и отвечали за такие вещи, как моторику, дыхание, ориентацию в пространстве и.т.п. Впрочем, Хан давно сложил для себя всю эту информацию в одно простое утверждение: «Они могут быть слепыми, немыми, глухими или частично парализованными или сумасшедшими, но будут жить — они продолжат идти и рваться за их так называемую