— Это очень красиво, но я не могу ее принять. Она мне не принадлежит.

— Но вы должны, — настаивал Анри. — Тетя рассказала мне, как далеко от дома вы оказались. И мы решили сделать дом чуть ближе к вам. Как я уже сказал, Сансону она не нужна.

Его взволнованное лицо расплылось, потому что на глаза мне все-таки навернулись слезы. Секунду спустя Анри протянул мне платок. Что же за проклятие на меня свалилось — плакать перед каждым юношей, с которым я знакомлюсь?

— Спасибо, не нужно. Я в порядке.

— Нам всем иногда надо поплакать. — Его взгляд задержался на моих руках, на тонких шрамах, пересекавших ладони, прежде чем вернуться к моему лицу. Шрамы были совсем бледными, не грубыми, незаметными никому, кроме меня. По крайней мере, мне так казалось. Я на это надеялась. — Так что, — Анри снова вздохнул, расправив плечи, — прошу вас, возьмите.

У меня в груди потеплело. Я взяла платок.

— Вот и чудесно!

Я заморгала:

— Что чудесно?

Анри смущенно потер затылок. В конце концов он ответил:

— Вы улыбнулись! Настоящей улыбкой наконец-то — думается мне, она настоящая. Вы так мало улыбались с тех пор, как приехали. И казалось, что это было не от души.

В ту ночь я засыпала, положив карту на подушку рядом с собой.

На вечерних занятиях спрятать слезы было сложнее. Как объяснить, почему у тебя увлажнились глаза, когда ты разучиваешь шаги бурре или пытаешься усвоить, как правильно обмениваться взглядами с мужчиной. Если делать это слишком часто, можно его оттолкнуть, если слишком редко — показаться незрелой… необходимо найти золотую середину — этому мне еще предстояло научиться, — освоить кокетливый танец на грани интереса и безразличия. Мы должны были создавать у наших объектов иллюзию, что наше внимание может переключиться в любой момент, что им придется постараться, чтобы обратить его на себя.

— О, мадемуазель, — произнесла Теа низким мужским голосом, звучавшим до ужаса комично, и подбоченилась, — я вас раньше не встречал. Ах, ваши глаза, они цвета деревьев… стоп! — сбилась она и вышла из образа. — Деревья ведь зеленые и коричневые, не годится. Начнем с начала?

— Месье, — рассмеялась, а точнее, захихикала я, — вы так щедры на комплименты!

— Нет! Нет! Это никуда не годится! — заругалась мадам де Тревиль. Салон был весь залит послеполуденным солнечным светом. За окнами дети бегали кругами, топали по лужам, оставшимся после ночного дождя, и визжали, когда кучера проносившихся мимо экипажей с проклятиями объезжали их, чтобы избежать столкновения. Две недели в Париже — и я уже начала понимать звуки этого города, хотя они пока что были непривычными.

Щеки у меня вспыхнули, и я схватилась за спинку стула, пока мадам де Тревиль перечисляла мои ошибки: слишком высокий тон, слишком глупо, слишком многословно.

— Мне не нужна еще одна Теа — или Портия, или Арья, раз уж на то пошло. Мне не нравится эта вымученность — лучше уж пусть в тебе сквозят невинность и волнение. Мы хотим сделать из тебя более привлекательную версию тебя самой, а не кого-то другого. Понимаешь?

Я попыталась ответить, но из-за грохота в голове и прилива крови к щекам пришлось сесть на стул. Мадам де Тревиль выглядела так, будто собиралась тяжело вздохнуть, но передумала.

— Попробую объяснить на примере. Портия, Арья… — Она махнула рукой, и Теа села рядом со мной, а нас заменили две другие: Портия, одетая в розовое платье с вышитым на нем изысканным узором из листьев и цветов, и Арья, неотразимая в простом голубом наряде. Арья была самой тихой из нас. Не потому, что смущалась, а потому, что сама хотела быть такой: у меня возникло ощущение, что она всегда наблюдает, всегда выжидает. Я знала, почему Портия и Теа преданы Ордену, но Арья оставалась для меня загадкой.

— Мадемуазель, — сказала Арья. Она подошла к Портии очень близко, остановившись в одном шаге от нее. Взяла изящно протянутую руку и склонилась над ней, ее губы замерли в дюйме от запястья. При этом Арья не отрывала взгляд от лица Портии. — Мадемуазель, — повторила она, — ваши карие глаза прекраснее всех, что я когда-либо видел. Не просто красивы. Восхитительны.

Мизинец Портии дрогнул, потом замер:

— Я… я…

Арья ждала, не отводя взгляда.

— Т-ты видишь, Таня, — слегка запнувшись, произнесла Портия. — Вот так можно внушить собеседнику чувство, будто он единственный человек во всей комнате.

— Да, — вмешалась мадам де Тревиль, — но, к сожалению, мы не можем позволить Тане заикаться. Легкий румянец — да, кокетливое хлопанье ресницами — да, но заикание — нет.

Достаточно уязвленная, я повернулась к Теа.

Портия же посмотрела на Арью:

— У тебя тут…

— Что?

— Твои румяна. Они размазались.

— Что?

Портия большим пальцем подправила на лице Арьи размазавшиеся румяна. Под ее прикосновением та словно окаменела.

— Когда вы наконец начнете относиться к делу серьезно? — воскликнула мадам де Тревиль. — У нас нет времени поправлять друг другу макияж. — Недовольно фыркнув, она устремилась к двери. — Я собираюсь выпить чашку чая. И чтобы к моему возвращению все были готовы к работе!

Она захлопнула за собой дверь — не со стуком, но достаточно сильно, чтобы петли заскрипели.

Еще мгновение сохранялась тишина.

Потом Теа хихикнула, зажав рот рукой. Но этого оказалось недостаточно, она не сдержалась, и спустя секунду мы все смеялись в голос. Я присоединилась последней, но хохотала так, что у меня заболели бока. Как редко мы используем эти мышцы. Мои слишком долго были совсем без тренировки.

Иногда, как в тот раз на кухне, Анри неожиданно появлялся, чтобы поздороваться, пока мадам де Тревиль не вытолкает его из комнаты, бормоча, что он подает нам дурной пример. Мол, если мы вообразим, что все наши объекты, то есть юноши и мужчины, будут как Анри с его честным, бесхитростным лицом, мы можем впасть в заблуждение, что очаровать их проще пареной репы.

— Не поймите меня превратно, он хороший мальчик, — наставляла нас мадам де Тревиль, — но он не способен на все те ухищрения и уловки, которые нужны, чтобы изображать этих мужчин.

Тут Портия фыркнула, но промолчала.

— А мы, значит, способны? — спросила я.

Я все время делала над собой усилия, чтобы не огрызаться. Слишком многое было поставлено на карту. Но когда я произнесла эти слова, мадам де Тревиль только покачала головой — ее прическа казалась чересчур простой по сравнению с нашими затейливыми локонами, которые