Советник Рузвельта Термонд Арнольд признавал значение борьбы за символы. Он отмечал: «Перед тем, кто изучает государственное управление, обязательно встает вопрос, какого рода социальная доктрина требуется, чтобы сделать людей способными свободно экспериментировать — чтобы дать им мировоззрение, не искаженное толстыми линзами принципов и идеалов и в то же время не ущербленное крахом иллюзий, связанным с отходом от идеалов. Каким образом истины, которые смутно видятся людям только в юмористическом или сатирическом свете, можно превратить в созидательные силы, чтобы избежать бессмысленной паники в ситуации, когда старые принципы сталкиваются с новыми условиями? Каким образом можно повлиять на позицию той многочисленной массы серьезных, умных, не чуждых идеализма и доброжелательных людей, чьи убеждения и действия в периоды стабильности наиболее важны, так чтобы они не усматривали в практической гуманитарной деятельности надвигающийся моральный хаос?»408 Арнольд вкратце изложил здесь проблему, возникшую перед Рузвельтом. В 1932 г. подавляющее большинство американцев отвергло политику Гувера; однако ФДР все еще нуждался в новом символе, чтобы сделать свое «неустанное смелое экспериментирование» приемлемым. Для целей Рузвельта лучше всего подходил символ «либеральный», и он безотчетно выбрал его.

Доверие к новому слову служило важным средством отражения резких нападок справа, а именно обвинений в том, что Новый курс носит социалистический характер и что Рузвельт соответственно планирует ввести в обществе строгую регламентацию и национализировать промышленность. Если бы ФДР принял название «социалист», а не завладел наименованием «либерал», он потерял бы много сторонников. Удачный новый термин был также важным средством нейтрализации консервативных символов и расширял базу электоральной поддержки Рузвельта. Этот символ действовал как противовес символу, с помощью которого Республиканская партия выражала свою идентичность.

Но хотя новый символ выполнял важные функции, он не мог заменить собой хорошую политику. Слово «либеральный» оказалось хорошим ярлыком, чтобы включить его в комплект, предлагаемый Новым курсом, однако Рузвельту еще надо было доказать, что этот комплект стоит приобрести. Тем не менее использование такого ярлыка позволило обществу в целом рассматривать политику Нового курса по существу, «не отягощая себя постоянными мыслями о неминуемом моральном хаосе»409. Использование Рузвельтом подходящей политической этикетки было ответом на поставленные Арнольдом вопросы.

Некоторые критики — современники ФДР утверждали, что захват Рузвельтом наименования «либеральный» стал важным фактором его побед на выборах. Конечно, слово «либеральный» было важным и выигрышным политическим термином, но этот термин имел свои пределы. Провал чистки 1938 г. — случай, который наглядно проиллюстрировал пределы могущества слова, так как выбранный Рузвельтом ярлык оказался недостаточной основой для перегруппировки американских политических партий. В наше время, когда настрой нации стал более консервативным, тот факт, что либеральный символ во многом утратил свою привлекательность, можно увидеть еще нагляднее.

Анализ происхождения и развития политического символа «либеральный» должен побудить нас быть более осторожными и при использовании современных политических символов, со всем шлейфом значений и ассоциаций, тянущимся за каждым таким словом, для понимания и истолкования прошлого. Президент Франции с 1913 по 1920 г. Раймон Пуанкаре предостерегал: «…нам приходится пользоваться языком, неизбежно включающим предвзятые представления. Такие неосознаваемые представления — самые опасные из всех». То же говорил и Бентам: «…заблуждение труднее всего развеять тогда, когда оно коренится в языке»410. Слова не только отражают, но и предопределяют мышление людей. Поэтому следует знать о важности слов, чтобы учитывать их способность предопределять наши мысли. Например, ученые иногда обозначают одного исторического деятеля как либерала и ошибочно предполагают, что классово-ориентированная электоральная политика или другие подобны аспекты Нового курса будут естественно передаваться дальше вместе с этим политическим символом. Томас Нил мудро предостерегал: «Сегодня такая абстрактная характеристика, как “либеральный”, создает для историка немалые трудности. Он имеет дело с представлениями конкретных людей, живших в определенное время и в определенном месте. Он должен следить за тем, чтобы не вкладывать свое собственное или принятое в его время понимание слова в умы людей, употреблявших то же самое слово три-четыре поколения назад… Если бы историк так поступил, он попался бы в ловушку, влив старое вино в новые мехи. Кроме того, он должен остерегаться переносить содержание термина из одной страны в другую»411.

Я бы прибавил, что если ученые должны остерегаться, чтобы не вложить современное определение в прошлое употребление слова, то им необходимо также проявлять большую осторожность, выискивая значение современного слова и все, что из него вытекает, в прошлом, когда это слово даже не употреблялось. Символы не только тайно убеждают, но и порой тайно запутывают.

Наше исследование подъема и упадка в истории либерального символа призвано было на конкретном материале продемонстрировать важность символов в сфере права и государственного управления. Могущество символов имеет пределы. Существует, однако, и магия слов. Это не магия заклинаний, но все же магия. Слова обладают способностью запутывать и прояснять, помогать в оправдании проводимой политики, обеспечивать лояльность, создавать видимость деятельности, формировать представления людей о мире, влиять на их подход к проблемам и отражать их сокровенные мысли.

Когда люди спорят «всего лишь о словах», они говорят о принципах, об основаниях, а не о надстройке. Как сказал апостол Иоанн, «в начале было Слово»412.

Послесловие: формы правового и политического дискурса

Нормативный и инструментальный аспекты проблемы

Написание этого эссе и предшествовавшее ему изучение одного конкретного случая осуществлялись под влиянием нескольких факторов. Во-первых, и то и другое — результат тщательного изучения ставшего классическим (но все еще дискуссионного) труда Г. Л. А. Харта «Понятие права»413 и двух кратких комментариев к нему: «Реальные законы» («Real Laws») Э. М. Оноре (Honoré) и «Наивный инструментализм и право» («Naive Instrumentalism and the Law») Р. С. Саммерса, опубликованных в юбилейном сборнике, посвященном профессору Харту, «Закон, мораль и общество» («Law, Morality, and Society»)414. По прошествии 21 года прозрения профессора Харта, изложенные в «Понятии права», нисколько не устарели. Большим достоинством этой книги является и то, что свое глубокое понимание «социальных источников права» автор часто выражает неполно и даже неоднозначно; ведь именно отсутствие окончательных суждений делает эту книгу отправным пунктом дискуссии, а не последним словом, сказанным по данной проблеме. Второй импульс к написанию моего эссе — крепнущее убеждение, что экономический подход к праву, постольку поскольку он указывает на необходимость рассмотрения экономической логики норм права и правовых доктрин, по крайней мере, побуждает нас сосредоточиться на таких вопросах, как социальные издержки альтернативных правовых механизмов,