— Я полностью согласен с Великим защитником, ваше величество.

— Распорядитель Рао?

— Учитывая опасность, которую может принести колдовство, я считаю, что лучше перебдеть, — поклонился человек, сидевший напротив державного наблюдателя. — В связи с этим предложение освидетельствовать эту женщину у заклинателей кажется мне вполне разумным. Дождаться их вердикта и тогда вынести окончательный приговор.

— Что ж, выведите наложницу Луй Соньши в соседние покои. Возможно, она подумает и сможет сказать нам что-нибудь ещё. А мы пока сделаем перерыв.

Я кинула последний взгляд на мрачную императрицу и поклонилась, испытывая осторожный оптимизм. Кажется, для меня всё складывалось не так уж и плохо. Хотя и непонятно, каких именно высказываний от меня ждут после размышлений.

Соседние покои мало чем отличались от комнаты, в которой шло разбирательство. Разве что не было столиков, стоящих перед возвышением. Никакого сиденья мне не предложили, и пришлось снова сесть на полу на пятки, игнорируя ноющее ощущение в ногах. Была бы я здесь одна, я бы сейчас металась от стены к стене, пытаясь движением заглушить выворачивающее душу волнение. Но один взгляд на стоящих над душой евнухов с каменными лицами заставлял меня смирно сидеть на месте. Если я попытаюсь встать, как бы не усадили силой. Так что вместо ходьбы я нервно ломала пальцы, считая едва ползущие минуты, в которые решалась моя судьба.

Когда открылась дверь, я вздрогнула, и сердце совершило кульбит. Но вошедший евнух не торопился объявлять, что император снова призывает меня к себе. Вместо этого он подошёл ко мне вплотную и улыбнулся мне сверху вниз:

— Как вы себя чувствуете, наложница Соньши?

— Благодарю вас, отлично, — как можно более бодро отозвалась я.

— Должно быть, вы гадаете, что имел в виду его величество, когда дал вам время на размышление?

— Да, — честно сказала я.

— Всё очень просто. Полагаю, вы всё сейчас поймёте, я буду с вами предельно откровенен. Его величество склонен согласиться с вашими доводами и доводами ваших защитников. Но вы должны понять, что императрица есть императрица. Её слова не могут быть отвергнуты просто так. Какие толки пойдут во дворце и в народе, если кто-то, арестованный по её приказу за преступление, будет отпущен безо всякого наказания? Разве можно допустить, чтобы слуги и чернь говорили, что её величество занимается самоуправством и обвинила кого-то бездоказательно?

— Все люди могут ошибаться.

— Но не все при этом так благословлены Небом, чтобы быть столь приближенными к его Сыну. Неправота её величества бросит тень на всю императорскую семью. Неужели ссылки принца-наследника не довольно для того, чтобы чернь распускала языки, а среди придворных росли сомнения и непорядки?

— И что же делать?

— Долг любого подданного — всеми силами служить престолу, в том числе и взяв на себя вину, если потребуется. Но его величество милостив. Он готов помиловать вас, если у этой вины есть смягчающие обстоятельства. Шаманка Цаганцэл призналась в преступлении, её участь, считайте, уже решена. Ей не будет хуже, если вы скажете, что были околдованы ею. Да, вы пытались приворожить его высочество, но не по своей воле. Подробности, я полагаю, вы сможете припомнить и сами.

— А если я откажусь?

Тогда император с болью в сердце будет вынужден поступить так, как диктует благо государства, зависящее и от репутации августейшей семьи, — евнух сделал паузу. — К слову, его высочеству ваше молчание не поможет.

— Почему?

— Потому что так желает его величество, — отрезал евнух. — Если хотите, подумайте ещё немного, стоит ли тонуть вам обеим, или же вы предпочтёте путь к спасению. Но недолго. Вам всё ясно?

— Да уж куда яснее, — угрюмо отозвалась я. Бедная Цаганцэл! Признание — царица доказательств, и пусть всем ясно, что обвинение выеденного яйца не стоит, щадить её никто не собирается. Потому что лень возиться, или потому, что император желает помочь супруге, черти б её драли, сохранить лицо. Что ж, я действительно хуже уже не сделаю. Жизнь, как ни крути, у меня одна. И у меня дочь, о которой надо позаботиться…

— Ну, как, вы готовы? — спросил евнух, и я кивнула.

В комнате заседаний были все те же — кроме её величества. Вот и хорошо, видеть её совсем не хотелось.

— Наложница Луй Соньши желает сделать признание! — объявил евнух, когда я на всякий случай поклонилась императору ещё раз. Все выжидающе уставились на меня, я выпрямилась, не вставая с колен, сделала глубокий вдох и сцепила руки:

— Я…

Тишина стала оглушительной — во всяком случае, мне она давила на уши. Я чувствовала их взгляды, чувствовала их ожидание. И поняла, что просто стою, раскрыв рот. В голове было пусто, мысли никак не желали выстраиваться в осмысленные фразы, которые можно было бы выразить словами. Я не представляла, как это можно сделать. Как наступить на голову другому человеку, чтобы выбраться самой? Как — взять и оклеветать невиновного? Как — обвинить женщину, принимавшую меня в своём доме, дававшую мне советы, молившую своих духов о моём благополучном разрешении? Вот так просто открыть рот — и произнести?

Пауза затягивалась. Я ещё раз обвела затравленным взглядом лица императора и его вельмож, и села на пятки, опустив глаза.

— Мне нечего сказать.

Я не отрывала взгляда от своих сцепленных рук, так что не знаю, как они отреагировали. Ещё одна небольшая пауза, и император приказал меня увести.

Интерлюдия 1

— Ваше величество, — поклонился Кан Гуанли, — уже поздно. Вам нужно отдохнуть.

— Да, — император Иочжун отложил кисть и с кряхтением потянулся. Старость не радость… Нет, стариком он себя не чувствовал, и всё же суставы всё чаще напоминали о себе. Эх, вскочить бы сейчас на коня да промчаться по окрестностям столицы, как когда-то. Когда небо было выше, солнце ярче, а императрица, ещё вчера просто сестра молодого, но многобещающего чиновника — совсем юной, но уже сногсшибательно красивой девушкой, глядевшей на своего августейшего супруга влюблёнными глазами. Только что завоёванная власть кружила голову, вся империя простиралась у ног, и казалось, ещё немного, ещё чуть-чуть — и будет налажена в ней идеальная жизнь, как при древних мудрых царях.

И где теперь та бесшабашная юность, та глупая, но такая прекрасная самоуверенность? Он и его соратники — все они были преисполнены радужных надежд. Потом эти надежды потускнели, поистрепались и сгинули вместе с большей частью соратников. Кто-то ушёл в отставку, кто-то погиб, кого-то пришлось сослать, а то и казнить. А императрица из обожающей его красавицы превратилась в сварливую грымзу, которую и видеть лишний раз не хочется. Впрочем,